— Вы говорите, светила только луна? Но когда мы с отцом Ансельмом там проходили, свечи хоть тускло, но горели, — уточнил Томас.

— Должно быть, они погасли, прежде, чем я туда пришел. Там было совсем темно, еще и окна из-за снегопада наглухо закрыли ставнями. Поначалу я даже не понял, что наступил на тело Генри, когда упал. В первое мгновение я решил, что это какое-то крупное животное, может быть собака, но очень быстро понял, что очертания соответствуют человеческой фигуре. Тело было еще теплым, только было непонятно, кто это. Я подумал, что, может, двое пьяных солдат по ошибке забрели в наши покои — нет ничего проще, — а потом поссорились и один, ранив другого, сбежал.

— Как ты зажег свечи? — спросила Элинор.

Роберт замялся.

— Когда я встал с пола, то увидел в дверях Исабель. У нее в руке была зажженная свеча, и она дала ее мне. От этой свечи я зажег другие, потом опустился на колени, чтобы рассмотреть лежащего. К моему ужасу, это оказался Генри, а рядом с ним на полу валялся кинжал. Я поднял его. Сам не знаю, зачем я так поступил. Все было словно во сне. Я не мог поверить в то, что у меня перед глазами. Как только я взял в руки кинжал, леди закричала. Бросив взгляд на кровь, которая успела пропитать и мою одежду, когда я упал на тело, я в ужасе замер. Она, должно быть, все еще текла и текла из раны. Следующее, что я услышал, Элинор, был твой голос. Слуги схватили меня. Остальное вы знаете.

— Ты больше никого не видел и ничего не слышал? Звука удаляющихся шагов, например? Мелькнувшего края одежды? — спросила Элинор.

Роберт устало покачал головой. Некоторое время все трое молчали, потом Элинор перевела взгляд с брата на Томаса.

— Вы о чем-то задумались, брат.

— Да, миледи. — Он повернулся к Роберту: — Вы сказали, что никого не видели, но слышали голоса — любовников, как вы решили. В таком случае, у вас были основания подумать, что эти голоса принадлежат мужчине и женщине.

— Я их не узнал и не могу утверждать наверняка, что один из них был женский. Возможно, один из голосов был просто чуть выше. Вот и все. Теперь, когда вы спрашиваете меня, я не могу с уверенностью сказать, что это не были двое мужчин.

Глядя на Роберта, который в это мгновение опустил голову и принялся изучать пол, Томас понял, что тот говорит неправду. Он не был достаточно изощрен во лжи, чтобы обманывать, глядя прямо в глаза.

Снова, в который уже раз, плечи Роберта поникли под грузом усталости и безнадежности.

Элинор наклонилась к брату и обняла его.

— Тебе нужно отдохнуть. Глядишь, вспомнятся и еще какие-нибудь подробности. А я тем временем попрошу принести чистую одежду и побольше горячей воды, чтобы ты смыл с себя кровь, которой не проливал.

Она поднялась и кивнула Томасу.

— Прошу вас, побудьте тут немного и подайте утешение душе моего брата. После чего нам всем останется лишь молиться, чтобы истина открылась нам прежде, чем уляжется снежная буря и придется послать за шерифом. Тогда брат предстанет пред лицом куда более суровых судей.

Томас смотрел, как брат его настоятельницы поднимается с колен и осеняет себя крестом. Роберт только что закончил исповедоваться, но при этом не сказал ничего, что бы с большей надежностью обещало ему место в аду, чем любому другому смертному.

Он не взял на себя убийство. Он отрицал даже то, что желал Генри смерти, хотя и горевал о своем желании наказать его пусть незначительным физическим страданием за оскорбление леди Юлианы и смерть Хьювела — несчастный случай, который, по словам сэра Джеффри, не произошел бы, будь Генри более осмотрителен. Роберт отказался объяснить, как именно была задета честь его невесты, сославшись на то, что тем он мог бы опорочить доброе имя леди. Несмотря на грозную тень палача за плечами и призрак петли, маячивший над головой, Роберт Вайнторп оставался рыцарем.

— Вы почувствуете себя лучше, милорд, когда принесут таз с водой и чистую одежду, — промолвил наконец Томас.

Губы Роберта скривились в горькой усмешке.

— Вы очень добры мой друг, добрее, чем я мог бы надеяться в своем положении.

— Доброта нужна виноватому, потому что для него близок Божий суд. Человек, чья совесть чиста, заслуживает вежливого обращения.

— Вы что, Томас, не верите, что я не убивал Генри? В ваших словах мне послышалось осуждение.

— Значит, вы меня неверно поняли. Я не могу представить себе, чтобы человек лгал на исповеди, зная, что Бога ему не обмануть и что скоро он предстанет пред Его лицом. Кроме того, я действительно верю в вашу невиновность, хотя мое мнение мало значит, пока не найден настоящий виновник. Резкость, которую вы приняли за осуждение, происходит от беспокойства. Я молю Господа, чтобы нам удалось вовремя изобличить убийцу.

Роберт отвернулся.

— Возможно, тот, кто это сделал, уже признался на исповеди своему священнику, — он помолчал в нерешительности. — Вам никто никогда не лгал на исповеди?

— Если и лгал, не мне от этого страдать. Решит человек скрыть от меня часть своих грехов или нет — не суть важно. Божья справедливость все равно восторжествует.

— Я не сомневаюсь в этом, но, поскольку я еще в этом мире, у меня на душе спокойнее, если вы будете верить, что я невиновен.

Томас улыбнулся.