— Нет, спасибо, — ответил Бэнкс. — Если вам больше нечего мне рассказать, я лучше пойду.

— Простите, что разочаровал вас.

— Вовсе нет.

— Слушайте, вы же так мне толком и не сказали, из-за чего весь этот шум. Не забывайте, мы же делаем одну работу… ну, или делали.

Бэнкс так привык выдавать не больше информации, чем необходимо, что иногда даже забывал сообщить, почему, собственно, задает те или иные вопросы.

— Мы нашли мертвым одного писателя по имени Ник Барбер, — ответил он. — Вы, может быть, об этом читали.

— Что-то припоминаю, — отозвался Эндерби. — Стараюсь следить за новостями.

— Но газеты не писали о том, что он готовил статью о «Мэд Хэттерс», главным образом — о Вике Гривзе и раннем периоде творчества группы.

— Любопытно, — заметил Эндерби. — Но я все равно не понимаю, почему вы спрашиваете о смерти Робина Мёрчента.

— Барбер сказал своей подружке одну любопытную вещь, — объяснил Бэнкс. — Что раскапывает шикарную историю, где есть даже убийство.

— Вот теперь вы меня заинтриговали, — признался Эндерби. — Убийство, говорите?

— Именно так. Думаю, это, скорее всего, была просто журналистская вольность или он пытался произвести впечатление на девушку.

— Не обязательно, — возразил Эндерби.

— Что вы имеете в виду?

— Знаете, я почти уверен, что смерть Робина Мёрчента была случайной, но это был не первый случай, когда я выезжал в Свейнсвью-лодж в связи со смертью при подозрительных обстоятельствах.

— Вот как? — насторожился Бэнкс. — Расскажите.

Эндерби поднялся:

— Может, зайдем в мой любимый паб? Изложу вам эту историю за пинтой-другой.

— Я за рулем, — предупредил Бэнкс.

— Ничего страшного, — заверил его Эндерби. — Можете взять мне пинту и посмотреть, как я с ней управляюсь.

— Так вы говорите, вас туда привела чья-то смерть? — спросил Бэнкс.

— Убийство, — повторил Эндерби, и глаза у него блеснули. — На сей раз — самое настоящее.

— Она не хочет выходить из своей комнаты, — пожаловалась Джанет Чедвик, сидя с мужем за субботним ужином; по телевизору рассказывали о результатах футбольного матча. Чедвик отправлял купон с прогнозом счета, но вскоре стало очевидно, что два миллиона восемьсот тысяч фунтов на этой неделе от него уплывут — как происходило и во все предыдущие недели.

Чедвик съел кусок бифштекса в тесте, щедро обмакнув его в подливку.

— Что с ней стряслось на этот раз? — поднял он глаза на жену.

— Не говорит. Ворвалась домой еще днем, сразу поднялась к себе. Я ее звала, стучала, но она не отвечает.

— Ты к ней заходила?

— Нет. У нее должна быть своя жизнь, Стэн. Ей шестнадцать лет.

— Знаю. Знаю. Но чтобы она пропустила ужин? И потом, сегодня суббота. Она же обычно по вечерам в субботу уходит гулять?

— Да.

— Поговорю с ней, когда поем.

— Ты с ней осторожней, Стэн. Ты знаешь, какая она сейчас дерганая.

Чедвик коснулся руки жены:

— Я буду осторожен. Я вовсе не такое чудовище, орущее на детей, каким тебе кажусь.

Джанет засмеялась:

— Я тебя не считаю чудовищем. У нее просто трудный возраст. Отец не всегда это понимает так, как мать.

— Буду действовать как можно более осторожно, не волнуйся.

Они молча закончили ужин, Джанет отправилась мыть посуду, а Чедвик поднялся наверх, чтобы попытаться поговорить с Ивонной. Он негромко постучал в дверь, но ответа не было. Постучался снова, посильнее, но услышал лишь приглушенное «убирайся». В комнате даже не играла музыка. Видимо, у Ивонны был выключен транзистор. Еще один необычный факт.

Чедвик решил, что у него два пути: либо предоставить Ивонну самой себе, либо просто войти. Джанет, несомненно, предпочла бы первое: применила бы политику невмешательства, но Чедвик предпочитал взять быка за рога. Ему надоели увиливания Ивонны, ее отлучки, когда она всю ночь не являлась домой, все эти ее секреты, вранье и спесивое поведение примадонны. Пора выяснить, что за этим таится. Глубоко вздохнув, он открыл дверь и вошел.

Взрыва ярости, которого он ожидал, не последовало. Занавески были задернуты, свет выключен, и в комнате было сумрачно. Полумгла скрывала раскиданные на полу и кровати одежду и журналы. Чедвик не сразу увидел Ивонну: она лежала в постели, с головой укрывшись стеганым пуховым одеялом. Когда его глаза привыкли к полумраку, он разглядел, что девочка вся дрожит. Забеспокоившись, он присел на край постели и тихо позвал:

— Ивонна… Ивонна, детка. Что случилось? Что с тобой?

Она молчала, и он терпеливо ждал, вспоминая, как в детстве дочь прибегала к нему рассказать о своих кошмарах.

— Ничего, ничего, — произнес он, — можешь мне сказать. Я не буду на тебя сердиться. Обещаю.

Из-под одеяла высунулась рука и стала нашаривать его ладонь. Он задержал ее руку в своей. Ивонна, все так же молча, медленно убрала одеяло с лица, и он даже в этом скудном освещении увидел, что она плакала. И она по-прежнему вся тряслась.