— Глупый, злобный старик…

Сворден уперся в пол и с трудом сел. Кружилась голова. До тошноты. Хотелось закрыть глаза, только бы не видеть мелькающую карусель из злобных и спокойных лиц, кровоточащие раны и обрюзгшую плоть, слипшиеся от крови сосульки длинных волос и лысину, испятнанную старческими веснушками, вздрагивающий от плевков пуль пистолет и перепачканный нож.

— Нужно встать, — сказала Шакти.

Она? Почему она здесь? Ах, да… Она ведь должна быть здесь. Как тогда. Все как тогда. Все ли?

— Нужно обязательно встать, — повторила Шакти и погладила его по щекам.

Нужно? Кому нужно? Больше всего ему хочется уткнуться лицом в ее белые колени и вдыхать ее запах, ощущая, как она гладит его по голове, точно испуганного ребенка. И большего ему не нужно. Только так, только так.

— Они убьют друг друга.

Убьют? Чересчур хорошо, чтобы стать правдой. Как было бы замечательно, если б они убили друг друга! Застрелили, зарезали, задушили.

Все. Решено. Его место там — лицом на теплых женских коленях, прочь от всего остального мира, и пусть все катится тартарары. Ты ведь умеешь такое делать? Творить миры и наводить иллюзии? Что тебе стоит обустроить рай в шалаше с любимым? Майя…

Величайшие дюны в Ойкумене. Нескончаемая полоса пляжа, огибающего почти весь континент, омываемый теплым, безопасным морем. Бронзовые от загара тела богов, вкушающих амброзию, подставляющих каждому из солнц совершенную наготу. Лень и усталость мира, истощенного борьбой за вечное счастье для всех и даром.

— Тебе не кажется, что они стали больше? — спросила она, устроившись у него на животе. Было не тяжело и даже возбуждающе.

Он приоткрыл один глаз. Она словно бы взвешивала на ладонях свои груди.

— Ага. Особенно левая. В два раза.

— Хм, — она прищурилась. Потеребила пальчиками. — Это я возбудилась.

В чреслах разливалась истома. Она поерзала, оглянулась:

— И не надейся. В этот период врачи рекомендуют ограничить близость, — погладила себя по животику.

— Тогда слезай, — сурово приказал он. — Нечего в такой позе да без купальника рассиживаться.

Она послушно поднялась и, стоя над ним, внимательно огляделась по сторонам, выискивая кого-то.

— Никого нет. Во всем обозримом пространстве только мы — ты да я.

Он сел, тоже огляделся, словно сомневался в ее востроглазости, взял за талию и усадил рядом. Она прижалась к нему, схватившись за руку и положив голову на плечо.

— Тебе не скучно?

Помотала головой:

— Вечности мало, чтобы соскучиться. Но ты — вредный.

— Почему?

— После вчерашней истории я думала — не засну.

— Извини.

Они помолчали, разглядывая разноцветные блики солнц на волнах. Из тончайшего песка полузатопленными кораблями выглядывали витые фестоны раковин — рубиновые, изумрудные, аквамариновые пятна на белоснежном полотне пляжа. Когда прибой накатывал на них вспененную волну, раковины ослепительно вспыхивали, и в воздухе рождались причудливые живые картины самых странных обитателей Великого Рифа. Даже после исчезновения своих хозяев, чудесный механизм жизни продолжал воспроизводить заложенную в раковинах программу, когда-то завлекавшую рыб в щупальца хищных моллюсков.

Он осторожно освободился от объятий и поднялся, стряхивая с колен налипший песок.

— Не уходи, — она утомленно распростерлась на песке.

Влажный песок приятно холодил ступни ног. Он походил взад вперед вдоль кромки воды, осторожно перешагивая раковины.

Тишина, нежную пелену которой слегка колыхали ветер и волны. Шелк умиротворения, в который завернули весь мир.

— А что случилось потом? — робко, как будто даже саму себя спросила она.

— Потом… Потом… — он присел на корточки и принялся осторожно освобождать из песочного плена антрацитовый завиток аммонита.

— Он все-таки получил… схватил… взял, — нужное слово ей удалось подобралось не сразу, — детонатор?

Аммонит сурово смотрел из-под песка — трещины древности причудливо сложились в глаз. Или это и был глаз? Мертвый, окаменевший, взирающий на редкие кучевые облака, волшебными башнями плывущие по небу.

— Зажигатель, — поправил он. — Да, он взял зажигатель.

— Но ведь в него стреляли?

— Я не позволил больше стрелять, — рука дрогнула, острый край раковины оцарапал кожу. — Потом… Потом… Потом я только догадался… Он хотел посмотреть… Посмотреть, что необходимо сделать с зажигателем — приложить к родимому пятну, проглотить, плюнуть…

— Зачем?

— Чтобы точно знать, что зажигатель — неотъемлемая часть… Ну, их. Их неотъемлемая часть, а не какая-то там нечеловеческая система учета или слежения.

— И что он сделал с зажигателем?

— Приложил вот сюда, — он показал.

— Если не хочешь рассказывать, то не рассказывай.

Он пожал плечами.

— Да вот собственно и все. Зажигатели оказались… подделкой. Точной копией тех самых. Ну, вернее, точной внешней копией тех самых. И еще снабженные механизмом ликвидации — инжектором яда. Понимаешь? Получается, он сам себя убил. Покончил жизнь самоубийством. Так задумали. В него даже стреляли так, чтобы не убить, но чтобы все выглядело по-настоящему. А все оказалось обманом. Провокацией.