Стихи, как видите, стал сочинять! Я обещаю вам: уже в процессе занятий некоторые из вас тоже вдруг станут писать стихи. Не пугайтесь — это нормально. С вами вообще будет происходить много интересного. Я не перестаю удивляться и поражаться тем изменениям, которые происходят с нашими слушателями не только в процессе занятий, но и после их окончания. Неожиданно для себя многие откроют в себе неведомые вам доселе способности и даже таланты, посвятят себя каким-то новым увлечениям. Мне вспоминаются слова известного писателя Чингиза Айтматова в одной из телепередач, когда ведущая обратилась к нему с вопросом: что такое счастье в жизни? Писатель, ни на секунду не задумываясь, ответил уверенно и непреклонно: счастье — это постоянное самосовершенствование.

Не в том счастье, что вы зарабатываете много денег, владеете крупной недвижимостью, можете позволить себе отдых в любой точке земного шара, сладко поесть и попить. Счастье — в сопричастности к строительству в себе самом светлого мироздания: в очищении от скверны, в раскрытии своих талантов, в познании нового. Это и есть тот капитал, который позволяет далее воплощаться в конкретные практические дела.

Люди! Обязательно сфотографируйтесь, чтобы у вас была возможность сравнить себя сегодняшнего с собой завтрашним. Ибо уже через несколько дней знакомые и друзья скажут выразительных внешних переменах (о моральных и психических я пока умалчиваю), которые будут с вами происходить. Причем только в сторону омоложения и совершенствования: вы станете красивей, стройней, будет меняться цвет лица, его выражение; вы неожиданно обнаружите на своих губах непроизвольную улыбку (ради всего святого — улыбайтесь как можно чаще!), взгляд станет более живым и выразительным.

Однако вернемся к письмам. Я не могу не прочесть вам еще одного письма — от Виктора Васильевича Г., которое он написал три года назад, после окончания полного курса оздоровления. А наш курс — это не только десять занятий, которые проводятся в клубе, но и еще, как минимум, полгода очной и заочной работы, о которой мы поговорим чуть позже.

Закончив весь курс, Виктор Васильевич буквально прорвался на преподавательские занятия в наш научно-методический центр, где готовят профессиональных преподавателей и руководителей курсов в системе «Оптималист» и других организациях, занимающихся вопросами трезвости, противокурения, здоровья. К сегодняшнему дню на курсах Виктора Васильевича побывало уже около тысячи человек, большинство из которых теперь ведет трезвый, здоровый образ жизни. Вот оно, это письмо:

«Я очень хочу, чтобы печальную повесть моей жизни в прошлом, да и не жизни вовсе, а жалкого существования, знали те, кому предстоит еще познакомиться с идеями «Оптималиста».

Рос я в очень благополучной семье: отец был полковником, мать — крупным научным работником. Я — единственное дитя их поздней любви. Мне в доме разрешалось все. Мои желания исполнялись мгновенно. Подрастая, я стал испытывать потребность во всеобщем внимании. И меня сажали за стол, за которым взрослые солидные люди выпивали водку и коньяк, курили, а потом начинали проявлять ко мне усиленное внимание. Я читал какой-нибудь стишок, выученный с мамой накануне, все аплодировали, восхищались, и я принимал это за чистую монету. Как-то я решил попробовать, что же за напиток такой пьют эти солидные дяди и тети. В холодильнике стояла начатая бутылка коньяка. Я точно помню — это был коньяк. И мне тогда было шесть лет, я уже умел читать. Я вспомнил, как папа выпивал рюмку этой (теперь-то я знаю!) отравы, часто причмокивал и говорил: «Хорошо! Каждая кровиночка по жилкам огнем!»

Налил я тогда не в рюмку, а в пластмассовую кружечку, которую нашел в своих игрушках. Запах меня не отпугнул — я, видимо, уже адаптировался к нему во время частых застолий. В общем, я выпил. Боже, что тут было! Меня тошнило! Меня выворачивало! Мне показалось, что я умираю. Я очень сильно жалел себя и плакал. И не заметил, как уснул. А может, как говорят, вырубился.

Конечно, эта история не осталась незамеченной. Мама и папа мне долго и нудно объясняли, какой вред для растущего организма представляет алкоголь. Особо напирали на то, что маленьким никогда нельзя выпивать и курить. Я плакал. Я очень горько — раскаивался. Но… слезы эти были неискренними.

Буквально через несколько дней я снова выпил чуть-чуть коньяку. И хотя вновь возникло чувство тошноты, но уже не так сильно. Потом я стал выпивать понемногу часто. Не заметил даже, как стал покуривать.

С чувством огромного превосходства посматривал я на одноклассников, которые еще ни разу не пробовали коньяк или водку, а на тех, кто тайком не покуривал, я вообще смотрел как на маменькиных сынков — пришибленных, больных ребят.

Высокое положение отца, научный авторитет матери защитили меня от педагогических форм воздействия на предмет отучения от алкоголя и табака. В четырнадцать лет я уже в открытую курил. И отец только горестно вздыхал, выдавая мне очередную сумму денег на сигареты.

На выпускном вечере я упился, иного слова не найду, до такой степени, что завалился в собственную блевотину и мочу под лестницей, возле туалета. Это, кстати, спасло меня от неминуемой гибели — ведь мы с ребятами собирались в эту ночь совершить заплыв на дистанцию в два километра. Он состоялся без меня, этот заплыв, во время которого двое «разгоряченных» одноклассников, увы, так и не доплыли до намеченной отметки. Я должен был быть третьим…

Из института меня выгнали с треском со второго курса: не спасли, не смогли спасти родители, до такой степени я оскандалился из-за беспробудных пьянок.

Дальше жизнь как в тумане. Иногда где-то пристраивался на работу, но она меня никогда не вдохновляла. И я очень быстро сам уходил, уже изрядно «засветившись» со своей пьянкой, или же меня увольняли.

Родители водили меня к разным светилам. Лечили меня, гипнотизировали, кололи иголками, кодировали… А я, лишь появлялась малейшая возможность, пил. О том, чтобы прекратить курение, и речи быть не могло. Отец, да и мама все время заботились о том, чтобы у меня всегда были впрок сигареты.

Мне перестали дома давать деньги. Я стал уносить вещи и книги. Страшно вспомнить теперь, сколько всего я перетаскал в эту ненасытную сивушную яму! А сколько пролили слез и потеряли здоровья родители! Отец совсем поседел. Гости у нас стали очень редко показываться, да и то с опаской поглядывали на меня, словно я мог на них наброситься. Были тому и другие причины: я запросто мог обшарить карманы их пальто и плащей, поковыряться в сумочках, даже украсть шапку…