Лариса кивнула.

— На самом деле моим отцом был и останется навсегда Георгий Васильевич Колесников — старший лейтенант, командир роты триста сорок пятого десантного полка. Он меня вырастил и воспитал таким, какой я есть. Это он, хромая на протезе, привел меня в Дом культуры и записал в студию духовых инструментов, а потом купил мне кларнет. Это он привел меня в секцию бокса и сказал, что мужчина должен уметь защитить себя, свою любимую женщину и Родину. Перед смертью он мне сказал, кто мой биологический отец. Хотя он не так выразился. Он сказал, твой отец по крови — другой человек, но он тоже неплохой. Если с ним случится беда, помоги ему. Я тогда спросил и про Кристину, и он сказал, что и Кристина дочь того человека. Мать при этом присутствовала, и она подтвердила… Вы сказали про сестру, и я сразу догадался, о ком вы говорите. Здесь, в детском хоре, солировала девочка — Лена Чернова… Она похожа, конечно, на Кристинку, но не так чтобы очень. Внешнее сходство, конечно, есть… Но голос — один в один — такой же тембр и чистота… Это не только я заметил. Да они одну и ту же песню пели: «Слышу голос из туманного далека…» Теперь все ясно. Понятно теперь, от кого этот подарок, но принять его все равно не могу — он слишком дорогой. Так что верните его Николаю Захаравичу и поблагодарите за то, что он… Не надо благодарить — просто верните без всяких слов…

— Не смогу вернуть: он умер сегодня, а этот подарок — его последняя воля. Он гордился и вами, и Кристиной, и теперь вот еще и Леночкой, радовался вашим успехам. Он раздал все свое имущество: кому деньгами, кому еще чем-то. Работникам завода он раздал принадлежащий ему пакет акций… В том числе часть акций перейдет вам, как наследнику своего отца Георгия Васильевича Колесникова — ветерана завода.

— Я подумаю, — тихо произнес Александр, глядя в пол, потом он поднял взгляд и спросил: — Выходит, та девочка, которая так похожа на Кристину, — ваша племянница Лена Чернова, и вы об этом знали с самого начала.

— Я только сегодня об этом узнала. Повезла вам подарок, а Света моя рыдает без остановки.

— Ладно, — согласился наконец Александр, — будем считать, что это мне подарок на день рождения. Мне завтра сорок шесть лет исполняется.

— Сколько? — удивилась Лариса. — Никогда бы вам не дала: вы так молодо выглядите, а, оказывается, старше меня.

— Конечно, старше. И, судя по тому, как вы выглядите, я старше намного. Я не хотел отмечать… То есть хотел отметить скромно и пригласить вас, но сейчас, когда вы мне рассказали о Николае Захаровиче…

— Я согласна прийти куда скажете, чтобы отметить ваш день рождения или помянуть Локтева, которого я не только не знала, но и не видела никогда. — Лариса понимала, что несет всякую чушь, но не могла остановиться — такое с ней случилось едва ли не впервые: даже когда Денис говорил ей комплименты, она не казалась себе такой наивной дурочкой, как сейчас — готовая бежать за ним куда угодно, — но продолжала говорить: — Давайте завтра у нас в ресторанчике посидим и поговорим о джазовых вечерах, которые мы со Светой собираемся там устраивать.

— Конечно, — тут же согласился Александр, — я всегда думал о том, как приобщать народ к джазу, а тут такой случай…

Они продолжали говорить даже тогда, когда вышли из Дома культуры. Шли по Муромской дорожке, и начинал накрапывать дождь. Музыкант хотел снять с себя пиджак и накрыть им свою спутницу, но не успел: внезапно дождь хлынул на них со всей своей небесной силой. И тогда они побежали, стараясь попасть под крышу пятиэтажного дома, заскочили в какой-то подъезд…

— Как я вымокла! — радостно объявила Лариса Ивановна, прикрывая руками прилипшее к телу просвечивающее шифоновое платье. — Забыла даже, когда в последний раз под дождь попадала. Не под дождь, а под такой ливень ужасный!

И она рассмеялась.

Александр снял с себя пиджак — тот все же не насквозь промок — и накрыл ее плечи.

— Спасибо, — прошептала она.

Подняла глаза и замерла оттого, что его лицо и руки оказались так близко. Саша задержал свои руки на мгновение и убрал, а ей захотелось вдруг, чтобы он обнял ее. Захотелось так сильно, что от этого желания сдавило сердце. И тут она поняла, что не любила никого и никогда. Нет, любила, конечно. Отца и маму. Дочку Юлю. Но мужчину — никогда. То есть не любила так сильно. Когда-то в школе ей нравился мальчик из ее класса. Он был в очках и умный. Потом приглянулся светловолосый мальчик из параллельного, затем, уже восьмом классе, понравился парень из выпускного, одиннадцатого. Выпускник пригласил ее на школьный вечер танцев, потом пошел провожать, лез целоваться и хватал за грудь — вернее пытался, но Лариса отчаянно сопротивлялась, потому что стеснялась не самого процесса хватания, а того, что грудь у нее тогда была маленькая — не то что у некоторых одноклассниц. На втором курсе случился первый опыт — не по любви, конечно, а потому только, что у других уже это было. Утром парень стал извиняться непонятно за что, но она ему сказала, что все было замечательно. И тогда он приветливо улыбнулся и нагло попросил ее сбегать за пивом… Влад был у нее четвертым. И он ей не то что не нравился, просто она его не любила, а замуж вышла потому, что так хотели родители, а он оказался уж очень положительным и диссертация у него была просто замечательная. Так сказал папа, которому она привыкла верить.

Теперь она стояла в чужом подъезде, за неприкрытыми входными дверями, которые трепал ветер, а по асфальту хлестал дождь. Мокрое шифоновое платье прилипло к телу, но Ларисе было уже все равно.

— До Лукашкина переулка, где мой дом, отсюда метров сто, — напомнил Александр.

— Ну тогда побежали, — предложила она.

Потом она сидела в его квартире, завернутая в махровый халат чужого до сегодняшнего дня мужчины. Все, что тревожило совсем недавно, что терзало ее в последние дни, недели, месяцы и, может быть, годы, вдруг улетучилось куда-то, растаяло за окном в испарениях вечернего тумана, растворилось в мерцающих сумерках, за которыми притаилась темнота и манящая надежда на то, что за темнотой не прячется ночное отчаяние одиночества.

Она уже знала, что произойдет очень скоро, знала, что придет утро, не разочаровавшее ее, — она теперь другая, теперь никто и никогда не пошлет ее за пивом. Она даже рассмеялась этой мысли. Рассмеялась невпопад в самый неподходящий момент.

— Действительно поздно, — произнес Александр, — можно, конечно, до утра говорить, но вы устали.

Ей хотелось крикнуть, что она не устала, что она готова еще сидеть — как сидит сейчас, с ногами на кресле, укутанная в чужой халат, но она вздохнула и согласилась: