Я взглянул на моего поэта, всё лицо его было слух и удивление.

– - Что, верите ли теперь?

– - Но ваши ломбардные билеты?

Не успел я ничего отвечать, как дверь снова растворилась и в комнату вошел хозяин. Как я ни был бесстрашен, но это поколебало мое хладнокровие… Хозяин!.. Знаете ли, что предвещает приход хозяина тому, кто не платит за квартиру?

– - А! здравствуйте, Семен Семенович! Вы здесь; вот кстати как нельзя больше,-- сказал хозяин и подал руку чиновнику.

– - Батюшка, уж и обо мне-то замолвите,--сказала прачка, кланяясь квартальному…

Хозяин мой отвел его в сторону и пошептал ему что-то на ухо.

– - Еще на вас, м‹илостивый› г‹осударь›, жалоба! Вы не платите за квартиру.

– - Прошу вас очистить ее сегодня же, сегодня… У меня нанимают, деньги верные, да и больше дают; где это видано, жить даром в чужом доме!
– - кричал хозяин.

– - Забирать даром мелочные припасы,-- подхватил лавочник.

– - Заставлять мыть на себя белье и не платить денег. Да еще называть честную женщину -- и невесть как. Вишь, лакеишко-то спозаранку, видно, наизволился!
– - прибавила прачка.

Это дивное трио продолжалось с четверть часа, разнообразясь до бесконечности… Вопрошающим взором взглянул я на поэта.

– - Но ваши ломбардные билеты?
– - повторил он.

– - Они существуют только в моем воображении!

– - Если вы честно не разделаетесь, то, извините меня, я поступлю по всей строгости законов,-- сказал квартальный.

– - И хоть еще строже! Черт вас возьми всех! Убирайтесь вон! Вы мешаете мне заниматься!
– - закричал я, стараясь перекричать их…

– - Вон! из моего собственного дома? Ха-ха-ха! посмотрим. Убирайтесь сами, покуда целы… Не то ведь… держал же вас в доме даром, так, видно, и покормить придется. Кормовых денег не пожалею, вы же не служите; так -- как раз!

– - Окажите милость, остановите хоть вот эту шинель да сюртук, что на них надет, может быть, хоть половину за них выручу,-- сказал лавочник квартальному, рассматривая мою шинель.

– - А мне, батюшка, хоть белье-то предоставьте, я и тем буду довольна; пускай уж мое пропадает,-- говорила прачка.

– - Убирайтесь вон!
– - заревел хозяин.

Я обратился к тому месту, где стоял поэт, с вопросом: "Верите ли мне? Отказываетесь ли от своего намерения?" Никто не отвечал мне; я обвел глазами комнату, но его уже не было, Я взглянул на пол: все до одной рукописи Ивана Ивановича лежали на прежнем месте. Лицо мое просияло.

– - Стыдно, стыдно!
– - кричал между тем хозяин.-- Молодой человек, где бы трудиться, наживать деньги, а он вдался, прости господи, в какую-то ахинею, пишет и пишет, а что толку? Грех, господи прости, этаким людям и добро-то делать, поблажать их порокам.

– - Да ведь кто ж знал, батюшка: думаешь, и честной человек, еще земляком называется.

– - Я и сама прежде думала,-- начала прачка.

– - Цыц! старая ведьма! измелю в порошок и вынюхаю!
– - закричал мой Иван, который всё это время провел в немом созерцании.

– - Убирайтесь же поскорей! вам ли говорят,-- повторял хозяин.

– - Хоть бы шинель-то мне отдали,-- сказал лавочник и надел ее на себя.

– - Посмотреть, не спустил ли уж и бельишко-то,-- сказала прачка и начала шарить в моем чемодане.

– - Цыц! нишкни! старая карга! Изобью в ножевые черенья, только тронь!
– - закричал Иван и оттолкнул ее от чемодана.

– - Нет, это выше сил моих!
– - вскричал я, схватившись за голову.-- Мучители, кровопийцы! Чего вы от меня требуете? Вы хотите меня с ума свести, хотите вымучить из меня душу, растерзать тело, вцепиться в мою печень. О, если б вы это могли! Что говорю? Я сам это сделаю! Только позвольте мне отхлестать вас по щекам моими внутренностями, я их сам вытяну. О, я убежден, что вы не проживете после того ни минуты!

Очевидно было, что я завирался; я всегда завираюсь в патетические минуты жизни; да и когда ж бы завираться, не будучи в опасности показаться дураком, если не пользоваться такими минутами?

– - Вы начинаете бесчинствовать,-- сказал квартальный,-- вспомните, что я облечен властью…

– - Поступать со мной, как законы повелевают? Знаю, знаю!

– - Но вы можете всё это кончить гораздо для себя выгоднее.

– - Как это?
– - спросил я.

– - Немедленно оставить квартиру, предоставив принадлежащие вам вещи в пользу кредиторов.

Я крепко задумался. Но для вас это не интересно: охота ли читать, что происходило в душе человека, когда у него в желудке пусто, в кошельке пусто и когда ему предстоит через минуту величайшее наслаждение воскликнуть:

Мне покров небесный свод --

А земля постелью!

В этом нет ничего комического!..

– - Но позвольте мне по крайней мере переменить белье и надеть мой белый галстух!
– - воскликнул я, по тщательном соображении решив, что если мне суждено умереть, так уж всё лучше умереть в чистом белье и белом галстухе.