Шрифт:
– - Не могу, подождите брата.
– - А не поставить ли ему пиявок?
– - спросил вдруг старик, как будто озаренный светлой мыслию.
Немец подумал.
– - Ах! Степан Матвеич, вы всё с пиявками!
– - Нет, пиявка не поможет.
– - Ну так что же? Что же?
– - тоскливо приставал к господину Дирлингу старик.
– - Пожалуй… если уж хотите,-- сказал немец, видимо искавший в голове своей способа помочь горю.-- Пожалуй, попробовать…
– - Что?
– - кидаясь к нему, спросил Хлыщов.
– - Мое думанье,-- нерешительно проговорил немец, взвешивая каждое слово,-- мое думанье: пробуем перекрасить!
Старик взбесился.
– - Что? перекрасить! Моего зятя перекрасить! Вы еще вздумали шутить?
– - Я не шучу!
– - сердито отвечал немец,-- а по вашей же просьбе предлагаю, как возможно! А не хотите, так мой почтенье!
И он хотел уйти и отворил уже дверь. Собака осторожно проскользнула в нее и тихо легла на полу. Хлыщов остановил немца.
– - А в какой цвет?
– - спросил он тихо и кротко.
Дирлинг-младший подумал.
– - В голубой можно.
– - В голубой!
Хлыщов ударил своей зеленой рукой по зеленому лбу, причем собаку видимо начала пробирать новая охота полаять.-- В голубой! Хороша перемена!
– - В голубой?!!
– - кричал старик.
– - А не хотите в голубой,-- отвечал немец,-- так можно…
– - Что?
– - Можно оставить тот же цвет, только по развести, сделать так -- муаре…
– - Муаре!
Хлыщов вновь наградил себя ударом по зеленому лбу. Собака, подмечавшая каждое его движение, не выдержала и подняла лай.
– - Муаре! Муаре!
– - с негодованием и отчаянием повторял старик.-- Муж моей дочери -- муаре! прекрасно, благодарю… Нет, уж такие шутки…
– - Я говорил вам, что я не шучу,-- грубо возразил немец.-- Нечего больше говорить,-- продолжал он уходя и прибавил шепотом: -- Пустой люд!
Никто его не удерживал: старик в горячности ничего не видел, а Хлыщов справлялся с собакой, которая так рассвирепела, что чуть не искусала его. Немец так и ушел.
– - Знаете что, Степан Матвеич?
– - сказал Хлыщов, когда старик несколько успокоился.-- Он говорил, что не знает составных частей, да ведь на то есть химики… а, как думаете? ведь они должны знать…
Старик одобрил его мысль, объявил, что у него есть даже знакомый знаменитый химик, и через час привез его. Визит химика был короток и также неутешителен. Осмотрев зеленого человека и отдав полную справедливость превосходным свойствам изобретения господ Дирлинг и Ко, он объявил, что состав краски новый, никому, кроме изобретателей, неизвестный, и потому сделать ничего невозможно, а лучше предоставить дело благодетельному действию времени.
По к нему приставали: нельзя ли как-нибудь? чем-нибудь? сколько-нибудь? и тогда он сказал:
– - Пожалуй, есть одно средство: можно попробовать. Но рыск, большой рыск… не советую! нельзя ручаться -- глаза могут лопнуть.
С последним словом он ушел, оставив слушателей своих в глубоком ужасе.
Так кончились многочисленные попытки нашего героя уничтожить следы новоизобретенной привилегированной краски братьев Дирлинг и К, не линяющей ни от воды, ни от солнца и сохраняющей навсегда свой первоначальный густо-зеленый цвет с бронзовым отливом.
XI
Какого бы рода впечатление ни производили странные и горестные приключения зеленого человека, читатель не может не сознаться, что автор поступал с ним (разумев; читателя, а не зеленого человека) великодушно. Многое,; многое принесено в жертву краткости. Вовсе не развита внутреннее состояние героя со времени знаменитой окраски, бледно очерчен господин Раструбин, еще бледнее господин Дирлинг-младший, вовсе не очерчен характер химика, даже не приведено письмо героя к Раструбину… сколько поводов к упрекам со стороны строгого ценителя! сколько поводов к признательности со стороны простого, читателя, любящего шутку, не переходящую известной границы! А как в виду в настоящем случае имеется читатель, а не строгий ценитель, именуемый критиком, то автор решается быть до конца великодушным, почему и сожмет еще более последнюю главу своего рассказа.
Странные бывают истории, чрезвычайно странные и поразительные, но, к сожалению, разрешаются они всегда так, что рассказчику их под колец становится неловко, даже совестно. С горестию должны мы признаться, что дальнейшее развитие истории зеленого человека не представляет ничего особенного. Хлыщов, убитый окончательно последними попытками, преследуемый судьбой, обстоятельствами, угрызениями совести и даже собственной своей собакой, впал в отчаяние, близкое к помешательству. Раструбин еще крепился, но безнадежность прокрадывалась уже и в его сердце, к которому, думал он, смущенный его сильным биением, не минешь, никак не минешь приставить пиявок.