Никогда не мог он подумать и просто предположить, что найдет новизну и удовольствие в городских прогулках. Но в одном Ян остался верен себе и привычке – время для выходов в свет выбирал исключительно вечернее или ночное. Хотя, по правде говоря, огромный, невиданный им никогда ранее мегаполис оживал красками исключительно после захода солнца, расцветая бутонами и фейерверками вывесок, неонами необозримых рекламных щитов. Гигантская столица поглощала без остатка и обезличивала своих стояльцев, как пришлых, так и коренных жителей, и казалось, на бессчетных ее улицах, улочках и проспектах и за всю жизнь невозможно было б повстречать дважды одно и то же лицо. Но нет худа без добра, и Ян отнюдь не стремился к известности и узнаваемости, и рад был, что может совершать приятный городской моцион, не привлекая внимания, не запоминаясь, оставаясь мелкой безымянной частичкой спешащей вечно толпы. Одетый по прохладному времени в длинный кожаный плащ и не слишком изящные, но удобные спортивные ботинки, блуждал по центру сказочной столицы, не удивляя своим видом никого, благо Москву не очень изумил бы и парад нудистов, проходи он средь бела дня в лютый мороз.

А справедливости ради надо заметить, что Яну Владиславовичу, несмотря на возраст, считанный веками, никогда прежде не доводилось бывать в граде столь небывалых размеров. Конечно, в былые времена ноги его имели честь попирать мостовые Венеции и Буды, месить пыльную грязь стамбульских базаров и площадей, да мало ли еще каких поселений и городишек. В настоящем же времени нигде он и не бывал, ничего не видел, кроме пальм и пляжей Большого Сочи. И то сказать – изобильный и шумный курорт мало чем уступал по части многолюдья городам из памяти о его прошлом. Теперь же все было для Яна удивительно и внове: и подземные железные дороги – муравейники метрополитена, и бесконечные автобаны Кольцевой дороги, и умопомрачительные шпили небоскребов, прячущие свои шапки в туманных облаках. И нравы, нравы, нравы. Ничего похожего в своей безнаказанной, лютой бесшабашности Яну до сих пор встречать не доводилось. В мире нового Вавилона было все дозволено и, буде ты не искал дешевой минутной популярности, подчас криминальной и сомнительной, хоронить концы в воду не приходилось. Гигантский круговорот сам затягивал, засасывал происходящее в омуты забвения, топя в илистой грязи людей и события. Миновала весна переезда, а теперь вот и лето подошло к концу, но вкус к городским путешествиям и эскападам, зачастую совершаемым вместе с Иреной, не иссяк и не пропал, словно безалаберная столица имела неограниченный запас новизны, неисчерпаемую кладовую разнообразий своей многоликой жизни.

Поселился Ян Владиславович со всей своей общиной, однако, за городом, хоть и недалеко от Кольцевой дороги, выкупив участок неподалеку от Одинцова, в недавно отстроенном поселке, где и жил в окружении однообразных особняков новорусской ранней архитектуры. Зато владельцы окрестных угодий в соседские дела не лезли, разве что издали любопытствовали о марке машины и примерной стоимости имущества внутри изрядной бетонной ограды. Последняя отчасти отбивала охоту к более близкому знакомству, поскольку наличие неприступной изгороди и в без того тщательно и на совесть охраняемом поселке наводило любопытных на боязливо-почтительные мысли. За бетонными стенами находился же не один, а сразу три дома, благо размеры усадьбы позволяли. Главный, традиционный большой дом, место сбора семьи, и два маленьких, ибо двум любящим парам, «архангелу» со своей половиной и голубым нежным супругам, предпочтительно было проживать отдельно. Большой дом строгим фасадом, без колонн и излишеств, бойницами узких окон выходил на главные подъездные ворота – глухие чугунные створки, ощерившиеся мутными глазницами видеокамер. Два одноэтажных особнячка поменьше были отстроены в глубине участка, образуя со своим старшим братом как бы букву «П». Весь сельский жилой комплекс можно было коротко охарактеризовать одним емким словом: «твердыня», не только на глаз неприступная.

Шахтер же в целом не разочаровал своего опасного компаньона, условия сделки выполнял добросовестно, не считаясь по мелочам. Работы хватало, пригодились и юридические Мишины достоинства. Последние месяцы верный «архангел» разрывался между Москвой и присмотром за сочинским бизнесом, но доход стоил усилий. Куда труднее было удержать мадам в рамках безопасной неизвестности, ограничить хотя бы словесным убеждением ее тягу к светским мероприятиям и богемным тусовкам. Не пробыв и полугода в столице, юркая, состоятельная и красивая женщина, бесстрашно уверенная в себе, Ирена стала узнаваемой и приглашаемой на элитные сборища. К тому же созданный ею с разрешения Яна Фонд помощи молодым талантам был щедр на спонсорство не только молодым, но и звездным грандам искусства. Первый же клиент фонда, доснявший на щедрое пожертвование мадам зависший было отечественный блокбастер, превозносил дающую руку до небес, но делиться с каждым встречным своим открытием не собирался, а потому лично ввел Ирену в те круги, куда тщеславная мадам так жаждала попасть. И понеслось – приглашения, банкеты, юбилеи, собственная свита из не обученных просить с достоинством полузвезд. Денег на благотворительность у конторы хватало с избытком, и «архангел» был не промах – использовал фонд для общинных коммерческих нужд. Ян пришел в неописуемую ярость, лишь когда Сашок простодушно похвастался популярным еженедельником, где на первополосных фото с днем рождения поющей и знаменитой дивы присутствовала хоть и не на первом плане, но вполне узнаваемая мадам. Состоялся тяжелый, не вынесенный за кулисы разговор и последующее предупреждение прикрыть лавочку, буде впредь безобразие повторится. Ирена побесилась втихомолку, однако более промахов не допускала. Правда, вынужденная скромность не пошла ей во вред, а совсем наоборот: за мадам укрепилась репутация серьезного ценителя прекрасного, не разменивающегося на мишуру. Отчего последовали приглашения на достойные и закрытые для журналистов деловые рауты, постепенно превращавшие Ирену в уважаемую и труднодоступную столичную бизнес-леди, не подающую кому попало.

Однако Яну приходилось считаться с неугомонной натурой мадам, которая повадилась в возмещение тусовочных убытков таскать его по злачным местам. Но ночная жизнь, на удивление, пришлась ему по вкусу, словно вернула дни его развеселого венецианского периода, и Ян шел на поводу, в действительности получая от вылазок удовольствие. Клубные знакомые мадам, коих было превеликое множество, встречая ее в обществе странноватого и явно денежного мужчины, понимающе кивали и отводили глаза в сторону, хотя на деле не понимали ничего, да и не могли понять. Ночное общество принимало ее зловещего, несмотря на вполне добродушный вид, который мало кого мог обмануть, спутника за «крышу», которую необходимо время от времени прогуливать, и, в общем, было недалеко от истины. Ошибаясь лишь в скрытом и ехидном презрении псевдоинтеллигентов к его криминальному образу. Но снисходительное отношение к себе со стороны новоявленных приятелей мадам только забавляло Яна и играло ему на руку. Ему, рожденному вампом, никогда даже в глубине души не отождествлявшему себя с человеческим родом, было глубоко наплевать, что может думать о нем какая-то «корова».

Частенько Ян Владиславович выбирался в город и сам, в одиночестве погружаясь в суету вечерней жизни, которая, в чем он ни за что не признался бы и самому себе, заполняла вечернюю пустоту его существования. Ибо, в сущности, преданные ему братья и сестры общины как-то само собой разбились на устойчивые пары и оставили своего хозяина в гордом одиночестве, как церковного Христа на кресте, которому молятся и поклоняются, но не зовут третьим на бутылку. Для общения оставалась лишь мадам да изредка, для ночных удовольствий, глупенькая Тата. Стас, как истый волк-одиночка, примитивный и малоразговорчивый, далекий от лишних рассуждений, тем более в компанию не годился. Ян временами даже жалел о Рите, подумывая, не зря ли так опрометчиво дал ей отставку, уступив девушку ближайшему помощнику. Но возвращать Риту теперь было никак нельзя – приходилось держать марку.

В тот памятный осенний вечер Москва праздновала свой 850-летний юбилей, гуляла и шумела, цвела огнями и местами уже пьяно икала. Гулял с гражданами столицы и Ян Владиславович, на сей раз в гордом одиночестве. Откушав с мадам на плавучем «Викинге», дальше, однако, по заведениям ехать не пожелал, а, отмежевавшись от захмелевшей спутницы, углубился в веселую концертную толпу позади Блаженного собора. Там Ян и расслабился душой, рассекая, подобно крейсерскому ледоколу, плотные, вопящие людские массы. В руке он сжимал плоский коньячный «мерзавчик» «Мартеля», вызывая мимолетную зависть отоваренной низкосортным пивом молодежи. Ян и в мыслях не имел предаваться «крутому выпендрежу», а просто терпеть не мог пиво, ни в дорогом, ни в дешевом розливе. К тому же, чтобы напиться всерьез, требовалась ему куда большая емкость французского изысканного напитка.

Толпа вокруг Яна Владиславовича, напротив, изрядно умудрилась захмелеть и с пива. Кое-где ловкие руки, потихоньку от дозорных, умудрялись солидно бодяжить налитую в пластиковые стаканчики пенистую пивную массу традиционной водочной отрадой. Драк покамест не наблюдалось, но отдельные словесные перепалки доносили эхом вероятность их возникновения в близлежащих переулках поукромнее, вдали от бдительного милицейского ока.

Щекочущих застоявшиеся нервы приключений должно было хватить до утра, но для разминки можно было начать и с тинейджеровских потасовок. После можно было бы ввязаться и в рукопашные отношения с самоуверенными патрулями ОМОНа, а потом сгинуть в неизвестном направлении, оставив поверженных противников в озабоченном состоянии. Затеи шутейные и для храброго рыцаря Яноша жалкие и недостойно унизительные. Но что поделать, если на крохотных останках мощенных камнем улочек и площадей не звенят более ни мечи, ни шпаги, не ломаются в безрассудных поединках копья. И нынешние человеки, полагающиеся более на пистолеты, газовые шашки и водометы, чем на крепость собственных рук и ног, никакие не противники, а только простые «коровы», неверующие и оттого легкодоступные.