Но имелось и еще одно обстоятельство, о котором из всех присутствующих в несущемся по ночной Москве «паджеро» был осведомлен пока один только Максим. В тот вечер персональный номер его мобильного телефона, только для внутреннего пользования, известный исключительно членам общины, не имел права набирать никто, кроме мадам. Даже для хозяйских, экстренных указаний существовал другой, стационарный, установленный рядом с коробкой передач. Один сигнал на этот личный номер прозвучал в свое время, второй, предусмотренный на случай провала, к счастью, не состоялся. Но был еще один звонок. От того единственного человека, которому хозяйской волей разрешено было знание этого номера, но который понятия не имел ни о запрете, ни об операции. Без пяти минут одиннадцать в казино Максиму позвонила Маша.

Это было неожиданным и не предусмотренным никакими инструкциями поворотом. С одной стороны, Макс имел полное право проигнорировать вызов с неизвестного ему номера, не определившегося на дисплее и оттого подозрительного, но с другой стороны, Макс, как настоящий профессионал, не мог пройти мимо незапланированного события, не прояснив его в такой ответственный момент. Поэтому Бусыгин принял решение все же ответить на звонок.

Сначала он, обеспокоенный и ожидающий из трубки только дурных вестей, даже не понял сразу, кто говорит. И лишь позже, попросив собеседника повторить, что же ему, вернее ей, от него надо, Макс вник в суть и сообразил, что лично к нему полученное сообщение имеет отношение лишь косвенное. Давешняя девушка Маша просила его передать Яну, и по возможности срочно, что она, Маша, ожидает его в вестибюле Ленинградского вокзала под табло с расписанием поездов, и будет ожидать сколь угодно долго, потому как идти ей некуда. В голосе девушки явно слышны были чуть ли не трагические рыдания вперемешку со страхом и прямо-таки детской растерянностью, и Макс клятвенно пообещал передать все немедленно по назначению. Тут же, безотчетно повинуясь велению здравого смысла, Бусыгин взял с Маши обещание никуда не уходить, заодно уточнив и место ее пребывания.

Делать было нечего, и Максу пришлось нарушить радиомолчание, хотя риск был велик. В любую минуту мог последовать вызов Ирены, связь была предусмотрена только в одну сторону. Подозвать Сашка или Ритку с их постов у бара и за соседним с Максом игровым столом Бусыгин не отважился. По сценарию все трое пришли как бы сами по себе и не имели права афишировать на публике связь друг с другом, а тем более привлекать постороннее внимание. Пришлось тактично и незаметно отойти в тихий уголок и набрать номер большого дома. Хозяин в ответ на краткое изложение ситуации ответил одним словом: «Понял!» – и сразу дал отбой. Но ни взбучки, ни недовольства в сторону Бусыгина не прозвучало. И Макс решил, что поступил правильно. И тут же выбросил эту историю из головы до лучших времен, сосредоточившись целиком на предстоящей им операции.

Маша не думала шутить или разыгрывать Балашинского. Она действительно ждала его на Ленинградском вокзале, месте, неизвестно почему пришедшем на ее расстроенный ум. Быть может, в ней отозвались грустные и жалостливые ассоциации с бездомными людьми, традиционно ищущими приюта на станциях путей сообщения. Может, сработали, сквозь душившее отчаяние, остатки здравого смысла, подсказавшие ей, что ожидание на вокзале совершенно бесплатно и оттого немаловажно для человека с двадцатью тысячами рублей в кармане, к тому же многолюдье и хорошая освещенность гарантировали хоть какую-то видимость безопасности для одинокой, убитой горем девушки.

А ведь день так хорошо начинался. Конечно, досадно было, что Ян отменил прогулку, но, с другой стороны, все же явился лично предупредить и, похоже, был раздосадован не меньше, чем она. Выходит, не врал и Маша значила для него достаточно много. По крайней мере из его поведения Машенька сделала именно такой вывод.

Что же, Маша Голубицкая, как и сказала Яну, вернулась к своим студенческим обязанностям. Которые последнее время напрочь исключали из себя вечернюю часть. Мысли ее вертелись по нескончаемому кругу вокруг любимого и сегодняшнего несостоявшегося свидания, оттого на тренировке в манеже взор ее был рассеян, а слух отсутствовал вовсе, игнорируя замечания преподавательницы по физкультуре. И конечно, Маша совсем не обратила внимания на встревоженные, беспокойные взгляды, которыми так и стреляла в ее сторону Леночка, волей обстоятельств и юношеских спортивных заслуг занимавшаяся тут же в легкоатлетической группе. Сама Машенька отбывала физкультурные часы в секции спортивной гимнастики, которой увлекалась в далеком детстве и даже имела разряд. Правда, сегодня разгневанная тренерша пригрозила перевести Машу за злостные пропуски в общую группу, но девушку ее угрозы отчего-то совсем не расстроили. Ради встреч с Яном она была согласна и на инвалидную.

После последней пары, в семнадцать десять, Маша спустилась в гардероб и стала в очередь за одеждой. Пристраиваться к стоявшим впереди одногруппникам она не стала, не хотелось толкаться, да и отношения ее с ровесниками были далеки от приятельских, словно Маша окончательно сделалась для них чужой, белой вороной. Ее неведомая, щекочуще интригующая личная жизнь создала вокруг Голубицкой нечто вроде санитарной зоны, и не было добровольцев лазать через колючку. По своей инициативе Машенька никаких шагов к сближению не делала и потребности в таковых не ощущала. Потому спокойно и в одиночестве стояла в хвосте многоногой и многорукой студенческой гидры, с боем выдиравшей у красных и потных гардеробщиц предметы верхнего туалета, кои можно было получить без всякой толкотни и ругани каких-нибудь двадцать минут спустя после часа пик.

Спустя некоторое время, все еще ожидая своей очереди в изрядном отдалении от гардеробного барьера, Маша от скуки стала лениво озираться вокруг, разглядывая наряды прихорашивающихся у стенного зеркала старшекурсниц и забавляясь видом трущихся вокруг мальчишек-студентов, добывших куртки своим подругам и напрашивающихся на их одобрение. И вдруг увидела и не поверила своим глазам. У сбегавшей сверху правой половины лестницы стояла ее мать собственной персоной, а рядом суетилась Леночка, испуганно и торопливо что-то ей говорившая.

Маша не знала и не могла знать, что вот уже больше недели как Надежда Антоновна неумолимо, как смерть, ежедневно являлась на факультет, чтобы выслушать очередной Леночкин рапорт, словно боялась пропустить нечто, что Леночка могла не донести до нее, пропусти Надежда Антоновна хоть один визит. Отчеты Леночки были однообразны и безнадежны – страшный тип неукоснительно объявлялся в обед, и дочь так же неукоснительно отбывала с ним в неизвестном направлении. Чего хотела Надежда Антоновна от добросовестно штампованных сообщений, она уже не знала и сама. Но заговорить с Машей все не решалась, боясь сознаться в своем продуманном шпионаже и, что важнее, опасаясь услышать ответ, после которого многое в жизни Надежды Антоновны могло необратимо измениться.