А Ермолов, может, единственный на белом свете, знал, что дело тут нечистое. Когда в пожарную ночь стоял он у окна, снова было ему явлено видение. Но это он только так называл. Потому что в языках пламени, охватившем библиотеку, снова оказался тот же самый, старый змеиный знакомец, на сей раз огненный и свивающийся кольцами, и как бы в свирепой ухмылке глумящийся над президентом. И лицезрел его Ермолов единолично, потому что Женя ничего подобного не увидела, иначе бы перепугалась сильно, такой адово-жуткий был у огненного призрака вид. Ермолов и сам еле сдержал неприличный крик ужаса, а для женской впечатлительности тем более зрелище вышло бы куда как страхолюдным. Из присутствующих гостей тоже никто ничего не заметил. Сперва Ермолов испугался попутно и за себя, вдруг действительно у него галлюцинации или еще что похуже с медицинской точки зрения. Но и подсказывало ему верное интуитивное чутье, что психическое его состояние здесь ни при чем.

Только после пожара все вдруг резко стало еще хуже. И выборы он выиграл – достаточно гладко и даже по закону, какой уж имелся. И на будущее устроение государства получил чистый карт-бланш. И даже после будущих восьми лет президентства никто не желал его прогонять, а напротив, еще и не уселся он как следует на второй строк, а уж пошла речь, что неплохо бы и на третий. И это было как раз Ермолову понятно. Выводя корабль из гавани в штормовую погоду, ни один нормальный человек не желал для себя менять на ходу капитана. А шквал уже налетал.

Сначала оживились европейские доброжелатели. Ермолов и раньше того знал, что никто там Россию не любит и не жалует к себе, но все же надеялся на цивилизованное благоразумие. Да куда там, вместе с зубами это гнездо западной культуры растеряло и последние мозги. И чуть ли не на коленях умоляло бравых ичкерийских командиров поддать жару на южных границах. И выдавало им паспорта и визы, и гавкало в эфире всякую бредятину сумасшедшего о бесправных и потому несчастных со всех сторон бандформированиях, кои именовало отчего-то опорой демократии на Востоке.

Но и это полбеды, что там паспорта – Ермолов посылал хану Ичкерийскому живые деньги и потому мог надеяться на лучшее. А вот вскоре под боком у него вызрел настоящий уже гнойный прыщ. В один светлый день явился на ровном месте. Хотя слухи о том ходили уж давно, но Ермолов в них не верил, потому что – ведь не свихнулись же совсем его заокеанские недруги? А только принес весть, как все особенно неприятное, все тот же Витенька Альгвасилов. Через него удобнее получалось доставлять худые новости, потому что на Витю сам Ермолов не серчал никогда и гонцу не выходило отрубания головы за дурное известие.

– Вот, Владимир Владимирович, мы и дождались, – сказал в тот день Витя и аккуратно почесал макушку, будто бы недоумевая, как такое вышло. – Не управились они там с ситуацией да и дали деру. А те сегодня и объявили о новом правительстве. И называются теперь, извольте видеть, Объединенный Халифат.

Ермолов тут же понял, о чем речь. Опозорилась Америка, а отдуваться придется соседям этого, господи, не приведи, Халифата. И нечего бороться было за тридевять земель с привидением исламского джихада, сами теперь собственными стараниями из призрака сделали явь да шасть в кусты за океан.

А у России с тем первобытно диким Халифатом еще до его переименования имелись запутанные и длинные счеты. С давних времен. И вроде бы получалась при том Россия обидчиком, а гордая и горная страна – невинно пострадавшим государственным субъектом, хоть и не членом ООН. Пока же на северного гиганта зуб у обиженных был короток, и горная гордая страна помаленьку-полегоньку стала точить его на ближних своих, восточных соседях. Правда, кое-кто присоединился на добровольных условиях, и Халифат тот немедленно разросся, будто дрожжи на навозном удобрении в жаркую погоду. А из-за океанских рубежей при великой мудрости своей все подзуживали: мол, давай, давай! Миротворцы хреновы! И дозуделись, что места в Халифате стало мало, а жадных и голодных много. Тут кстати и пришлись старые обиды. Ермолову о них и напомнили.

И повертелся он тогда ужом на сковородке. А что делать? Не воевать же, в самом деле. Если бы не семиградцы и не верный его дружок, пожизненный правитель Тюркского каганата, небольшого среднеазиатского княжества, выросшего из бывшей хлопковой республики, солоно пришлось бы Ермолову. Ну, те не выдали. Хоть и вчерашние, а помнили свято, как при советской власти вместе детей крестили и кумыс попивали, и спасибо им на добром слове. Не допустили к своим границам, а дали от ворот поворот. Им чужие Халифаты ни к чему, своего добра полно, и нужно его охранить. А кто поможет, кроме Ермолова? Вот то-то и оно!

А тут еще истинные ценители демократии подложили ему новую свинью. От большого ума. И как же их достала несчастная Россия, если готовы были самих себя запродать на плаху, только бы насолить покруче и поядреней. Спроворили по соседству от Халифата еще воронье гнездо. Новую Вавилонию, да на старом месте. Та вроде бы прямых претензий к его державе не имела, но из солидарности с единомышленниками способна была натворить бед. Багдадский вор всегда выходил непредсказуемым наперед. Тогда Ермолов окончательно уверился, что мир вокруг него обезумел. Но понадеялся на собственные таланты да и целым корпусом хорошо выученных и вымуштрованных дипломатов не был обделен.