Утро моего второго дня в Белмарше было омрачено следующим событием. Слабый рассеянный свет еле пробивался через грязное зарешеченное окно в душевой. Чтобы не запачкаться еще больше и избавиться от мух, я нажал одну из кнопок около двери в надежде, что зажгутся флуоресцентные лампы под потолком. Внезапно раздались – громкий гудок и шум бегающих тюремщиков этажом ниже, так как заревели сигнальные звонки у них на поясах.

– Где? Что случилось? – кричали они, вбегая по лестнице на этажи. Тяжелые двери из центрального атриума отворились и впустили из соседних отсеков подкрепление тюремщиков с дубинками наготове.

– Эй парни, сейчас же в камеры! – бегая по этажам, кричали они тем, кто оказался в коридорах, и захлопывали за ними двери. Несколько секунд я наблюдал за ними с любопытством, потом поспешил к себе в камеру. Через дверное окно я видел, как взволнованные охранники бегали повсюду и что-то искали. Не понимая, что случилось, я решил потом спросить Добсона.

Когда минут через 40 нас снова выпустили, жизнь вернулась в прежнюю колею. Снова стоя в душевой с полотенцем через плечо, я теперь с большей осторожностью смотрел на выключатели. Под той кнопкой были вырезаны слова: "Общая тревога".

– Ты – болван, эти кнопки – только если подерутся или что-то такое, – объяснил мне Добсон в очереди за обедом и усмехнулся: – Если бы они засекли тебя, ты бы получил неделю в одиночной камере или заперли бы тебя в твоей, забрав на день матрац, без прогулки, не разрешили бы ни с кем говорить, ничего не дали бы читать, кроме Библии, дурья твоя голова.

По тюремным правилам нам разрешалось общаться в течение часа ежедневно, утром или вечером. Двери наших камер запирались за нами, чтобы мы не могли собираться в камерах группами, также были закрыты верхние этажи, поэтому все сто заключенных в этом отсеке толпились на небольшом пространстве нижнего этажа. Можно было поочередно поиграть в пул или настольный футбол, постоять в очереди у телефона или посидеть и поболтать за чашкой чая. Всегда возникала драчка за лучшее место перед телевизором, а затем жаркий спор о том, какой канал включать. Самыми популярными передачами были детективы с полицейскими, такие, как "Билль", который Крэг назвал "учебным видео", а "Криминальные новости" на Би-би-си они смотрели с большим интересом, надеясь увидеть кого-нибудь из своих друзей. Бесспорной любовью всех, однако, была программа "Поп-звезды", которую передавали вечером по пятницам, хотя мы могли смотреть ее лишь раз в две недели, когда время наших посиделок совпадало с этой программой.

По субботам и воскресеньям нам разрешалось по два часа общения утром и вечером каждый день. Это была роскошная привилегия. Ежедневно нам полагалась разминка в течение часа на голом бетонном дворе, если не было дождя, а по воскресеньям, если тюремщики проявляли щедрость, это время удваивалось. Существовало еще несколько возможностей для заключенных выбраться из своих камер.

Находиться запертым в камере 24 часа в сутки было утомительно и жестоко. Даже имея интересное чтение, трудно было забыть, что самые основные свободы, такие, например, как возможность встать и приготовить себе чашку чая, отняты.

Поскольку я числился в особо опасных, меня ограничивали и за мной пристально следили во время свободных часов. Каждый шаг за пределами камеры: прогулка ли во дворе, очередь за едой или телефонный звонок – все записывалось в маленькую черную книгу мистером Ричардсом, всегда бодрым старшим офицером, ответственным за наш отсек. Нам нужно было в письменном виде испрашивать позволение на самые элементарные вещи: постричь волосы или отрастить бороду. Даже на это требовалось письменное разрешение начальника тюрьмы. Заявление надо было подавать заранее, даже если нужны были ножницы постричь ногти, а когда их приносили, то тюремщик следил за этой процедурой. Мое положение особо опасного преступника категории А оставалось загадкой и предметом для шуток заключенных. Даже мистер Ричардс не мог понять логику такого решения.

– Они обделались, записав тебя в книгу, – рассмеялся он. – Ты никогда раньше не был в тюрьме, и за какое-то конторское преступление тебе присвоили категорию особо опасного преступника! Я думаю, кто-то наверху, имеет на тебя зуб.

На утро 10 ноября было назначено второе слушание По поводу моего освобождения под залог в суде на Бау-стрит. Еще не рассвело, когда два тюремщика разбудили Меня в 6 часов утра, чтобы начать знакомую процедуру раздевания и обыска – один раз в камере, другой раз в приемной, пока мою одежду просвечивали рентгеном.

– Мы начали несколько заранее до прибытия полицейского эскорта, поэтому вам придется ждать, – объяснил один из тюремщиков через щель после того, как он запер меня в небольшом помещении в задней части полицейского фургона. – Если ты там обмочишься, то будешь неделю убирать в корпусе, когда вернешься.

В помещении сильно пахло мочой – очевидно, предыдущий ее обитатель оказался в отчаянном положении.

В камере на Бау-стрит я пробыл всего несколько минут, когда глазок открыли и на меня уставились чьи-то глаза. На этот раз, однако, со мной вели себя интеллигентно и дружелюбно.

– Королевский прокурор хочет, чтобы вы предстали перед судом в наручниках, – объяснил Дэвис. – Я собираюсь выдвинуть аргументы в пользу того, чтобы с вас их сняли.

Он снова выиграл в этом споре, и спустя полчаса охрана довела меня в наручниках до входа в зал суда, затем их сняли, чтобы я сам мог зайти на скамью подсудимых. Дэвис начал выступать первым. Мой адвокат, как друг, предложил в качестве дополнительного залога свою собственную квартиру, помимо моей квартиры и отцовского дома, общей стоимостью 500.000 фунтов стерлингов. После недельного пребывания в тюрьме Белмарш мне очень хотелось выиграть дело.