Помяни дьявола к ночи… Бесшумно раскрылась низенькая дверь, и внутрь вошёл, низко преклонив голову, сам Ворон. Наклон был так низок, что могло показаться — он склоняет голову перед ней… Но нет. Это — вряд ли.

Ворон был мрачен и зол. Лицо его, перекошенное, словно от боли, было сейчас страшно. Ещё и щека подёргивалась! Впрочем, в остальном он был спокоен и даже дружелюбен. Вошедшие следом за ним слуги внесли два доверху гружённых мисами и горшочками подноса. Старухи немедленно засуетились, расставляя всё это на низеньком, итальянской работы столике… И откуда только он здесь взялся?!

— Ешь! — коротко приказал Ворон, и голос его в другой раз показался бы Татьяне мужественным и красивым. В другой раз — но не сейчас. У насильника не бывает красивого и мужественного голоса.

Однако есть она стала. Поесть не мешало хотя бы потому, что неизвестно — когда ещё и чем Бог пошлёт подкрепить силы. Есть шанс — надо им воспользоваться.

Мясо было нежным и сочным; хлеб только что испекли. Кашу Ворону варили из дорогого сорочинского пшена; запивал он всё это нежным брусничным морсом. Ел, правда, как свинья — чавкал, рыгал, облизывал пальцы, тут же в них сморкался… Пил, обливаясь, залив и запачкав свой роскошный, изумительный кафтан из чёрной парчи…

— Что не ешь? — спросил он равнодушно, когда увидел, что Татьяна остановилась, поклевав будто птичка-невеличка.

— Не хочу больше! — коротко ответила она, не желая даже разговаривать с ним излишне.

В раскосых глазах Ворона мелькнуло понимание. Он усмехнулся.

— Ну, прости, боярыня! — в голосе была издевка. — Мы при царских палатах не бывали, лебедей там не едали… Да и дерьмо они, эти ваши лебеди! Мясо жёсткое, жилистое. Мало его, опять же! Нет… Наша, простонародная утка — куда вкуснее и лучше! Равнять даже нечего… Ешь! До утра больше возможности не будет. Другим будешь занята!

Его ухмылка, вместе с изменившимся, ставшим жёстким тоном окончательно указали Татьяне, чего ей ждать.

— Ну-ка, подойди сюда! — жёстким голосом велел Ворон. — Разуй меня!

— Не дождёшься! — срывая голос, выкрикнула Татьяна, лихорадочно ища хотя бы какое-то оружие. Не защитить себя, так хоть убить…

— Че-го-о? — даже тень улыбки исчезла с лица Ворона. — Ты!!! Последний раз повторяю, иди сюда! Не покоришься, хуже будет! Отдам своим ребятам… Они, поди, боярской плоти ни разу не мяли!

— Пусть! — отчаянно выкрикнула Татьяна. — Лучше пусть так, чем под тебя идти!

Ворон внезапно успокоился.

— Чем же я тебе не люб? — с кривой ухмылкой спросил он её. — А, боярыня? Или урод? Или беден? Может, не ровня тебе? Это ты права — не ровня! Свободный человек рабыне — не ровня николи! Так ты лучше покорись, девка. Не хочу я тебя ногаям продавать… и своим отдавать не хочу! Себе лучше оставлю. Будешь ты меня холить да лелеять, любить… ублажать, как мужа своего, боярина московского ублажала! Пятки там чесать, вшей вычищать… В баньке парить! А я тебе за это и парчу, и аксамит и каменья драгоценные…

Он говорил, неспешно подходил. Татьяна, не сводя с него глаз, отступала. Когда под колени попалось что-то твёрдое, она не сразу поняла что это — топчан. Упала. Окаменевшая от ужаса и осознания необратимости происходящего, как мышь, заворожённая ужом, смотрела на подходящего Ворона.

— Держите её! — хриплым голосом, приказал Ворон.

Вот кого карги услышали сразу же! Вороньей стаей набросившись на неё, они навалились на руки с той силой, которую никак не ожидаешь увидеть в женщине, тем более старой и на вид немощной. Как ни рвалась, как ни билась Татьяна, вырваться ей не удалось. Подошедший Ворон довольно улыбнулся и достал нож…

— Прирезать бы тебя, за твоё непослушание! — промурлыкал он. — Да нет… слишком лёгкое для тебя наказание. Ничего… к утру ты сама поймёшь, КЕМ обласкана!

Он — сумасшедший! — с ужасом подумалось Татьяне, пока радостно улыбающийся вожак шишей резал на ней одежды. Угораздило ж её попасться… лучше уж и правда — на поток!

Меж тем, сорвав с неё обрывки, некогда бывшие дорогой одеждой, как раз и достойной боярыни, Ворон начал раздеваться сам. После пана Романа, да даже после нелюбимого мужа, боярина Ильи, его худосочные телеса не вызывали ничего, кроме ужаса и отвращения. Ужас и отвращение только возросли, когда Ворон, довольно пыхтя, навалился на неё. Всякие попытки сопротивления безжалостно подавлялись старухами… да и сил особых сопротивляться уже не оставалось — ни душевных, ни телесных. Она даже не закричала, когда Ворон наконец напыхтелся вволю, нашарился руками по телу и вошёл в неё — резко и грубо…

А дальше был спасительный грохот где-то снаружи — и замерший внутри её Ворон.

— Если там кто-то перепился и балует… — хрипло сказал он, теряя всякий интерес к лежащей под ним женщине. — Ну, плетьми он не отделается!

Он резко вскочил, натянул порты и почти бегом вышел. Только тогда карги отпустили Татьяну, о чём-то переговариваясь между собой по-татарски… Татьяна даже не пыталась встать или прикрыться. Всё равно. Уже всё равно. Она испоганена, опозорена; она грязнее самой грязной блудницы… Всё кончено и остаётся только головой в омут… И чтобы милый, Роман, поскорее забыл о ней и думать!..