— А из-за чего же еще? Тогда я не выдержал и сказал:

— Она знает, что ты богач, я ей рассказал об этом. В этот же самый день она и закинула тебе удочку.

Случалось ли вам бывать в поле, когда надвигается гроза и тучи застилают солнце? Вот так точно потемнело лицо Энрико, когда он узнал правду. Но парень не сдавался.

— Я маляр и только! Может, завтра останусь без работы. Пусть берет меня таким, каков я есть, или отказывается.

— Она от тебя не откажется, потому что знает, что ты только изображаешь индейца, — ответил я, уходя.

В тот же вечер я сказал Ириде:

— Не забывай, что третий всегда лишний: либо я, либо Энрико.

— Что ты хочешь сказать?

— Делаешь вид, что не понимаешь? Значит, предпочитаешь Энрико. Тогда будь здорова.

Мы стояли, как обычно, у изгороди. Я ушел, и она меня не окликнула: выходит, попал в точку.

Я решил, что с этим делом покончено, и, право, меня это не так уж огорчило. Кроме всего прочего, мне ужасно надоела эта бесконечная болтовня. Я не крестьянин, и стоять часами на улице, подпирая изгородь, — такая любовь не по мне. Я начал работать с особым усердием, как настоящий маляр, только и думая что о работе. И, как положено настоящему маляру, когда мы закончили покраску всех комнат виллы, остался без работы, что не трудно было предвидеть. Случилось так, что, в последний раз ожидая автобуса у остановки "Гробница Нерона", я встретился с Энрико, который прохаживался по асфальтированной площадке. Улыбаясь, я сказал:

— Ну вот, настал момент, когда я сделался безработным по-настоящему, а ты только изображаешь безработного. Вот тебе и "изучение"!

Он ответил серьезно:

— Я тоже безработный.

Я едва удержался, чтобы не обругать его или не отлупить как следует, и только спросил:

— А Ириде?.. Как она отнеслась к твоей безработице?

— Ириде мне очень сочувствует. Она едет со мной в Рим.

— Ты на ней женишься?

— К сожалению, не могу… Я ведь женат, хотя с женой мы давно не живем. А Ириде будет со мной.

Подошел автобус, и я сказал:

— Что ж, привет, Энрико!

И вскочил на подножку. С тех пор я его больше никогда не встречал.

Год спустя, проработав все утро в одном доме на площади Морозини, я шел по улице Кандия и вдруг издали заметил стройную фигуру Ириде. Она шла медленной, усталой походкой с кошелкой в руке и останавливалась перед каждой витриной с недовольным видом, какой бывает у человека, которому очень хочется что-то купить, да не на что. Я ускорил шаг, догнал ее и некоторое время следовал за ней по пятам.

Это была все та же Ириде, которая мне так нравилась, только усталая, плохо и небрежно одетая. И тем не менее тонкие черные завитки на ее нежном затылке с новой силой разбудили во мне прежнее чувство. Теперь она стояла перед витриной обувной лавки и задумчиво смотрела на белые туфельки. Я опустил глаза и понял, в чем дело. На Ириде были грубые туфли — да какие там туфли, просто опорки, давно потерявшие и форму и цвет. Я подошел к ней вплотную и шепнул:

— Что же Энрико тебе их не купит? Денег у него хватает…

Она обернулась с такой резкостью, как будто оса ее ужалила. Но тут же узнала меня и без улыбки ответила: — Как же! Купит мне их Энрико… Завтра!

— Что ж так? Ведь у него богатый отец.

— Да он и слышать не желает об отцовских деньгах. Хочет, чтобы мы жили на его заработки, а я была у него прислугой.

В общем видно было, что девушка обижена всерьез. Она попросила проводить ее до дому. Я взял кошелку, и мы пошли вместе.

Она жила в квартирке из двух комнат и кухни в скверном домишке в одном из переулков, выходящих на улицу Кандия. Энрико привез сюда мебель, купленную еще в те времена, когда он был студентом. Мебель была из металлических трубок, голая, холодная, точно где-нибудь в амбулатории или в больнице.

— Это такой упрямец, — сказала Ириде, вываливая на кухонный стол содержимое кошелки, — что и сказать невозможно! Я ему твержу: помирись с отцом, скажи ему, что тебе надо учиться, он тебя золотом осыплет. Куда там! Он отвечает, что для меня его отец не существует… Как бы не так! Еще как существует!

И она уселась перебирать фасоль, широко расставив ноги, не произнося больше ни слова. Я подошел к ней, взял ее за подбородок и сказал:

— Уж тогда лучше бы тебе было встречаться со мной, а? Как ты думаешь, Ириде?

Она внимательно на меня поглядела и вновь начала рассказывать, будто я к ней и не притрагивался!

— И потом я всегда одна. Есть у него кое-какие приятели, но они с ним говорят о вещах, которые меня совсем не интересуют. За весь год мы раз или два были в кино. И только и знаю, что плачу. Уродиной стала…

Я тем временем притянул ее к себе, так что лицо ее почти вплотную прижималось к моему.

— Разве это жизнь? — продолжала она. — Если так пойдет и дальше, я в один прекрасный день брошу его и вернусь домой. Там я тоже работала, как лошадь, но по крайней мере знала, что у моего отца никаких денег нет и ему нечего мне дать.