— Что с ним? — спросил он. — Он болен?

Мать, подумав, ответила:

— Нет, он не болен, он просто подавлен.

— Почему?

— А тебе было бы легко, если б ты потерялся и тебя увезли далеко от дому?

— Но хозяин придет за ним?

— Конечно, придет.

— А вот и служитель! — воскликнул отец.

Это был блондин с коротко подстриженными волосами, острым носом и яркими синими глазами. Он шел вразвалку и поздоровался с ними, не дойдя несколько шагов.

— Мы пришли за маленьким черным грифоном, помните? — сказала мать.

— Каким грифоном?

— Из клетки номер шестьдесят, — подсказал Джироламо, выступая вперед.

— Вы видели его в шестидесятой? — спросил блондин тягучим голосом, с заметным диалектным акцентом. — Но ведь его там уже нет.

— Вот видишь, мама! — воскликнул Джироламо.

Мать сделала ему знак помолчать и снова обратилась к служителю.

— Мы пришли, чтобы взять его.

— Да, но, так как прошли положенные три дня и сверх того еще два дня, мы… — Блондин, видимо, подыскивал слова, чтобы как-то смягчить ответ, но потом решил сказать правду: — Мы отправили его в газовую камеру.

— Но мы же сказали, что придем за ним!

— Да, синьора, вы это сказали, а сами столько дней не показывались! А у нас порядок строгий.

— Сколько же вы их уничтожаете за неделю? — прервал отец, подходя и предлагая блондину сигарету.

Тот поблагодарил, взял и, сунув ее за ухо, ответил:

— Ну, штук десять, пятнадцать.

Джироламо не понял и спросил с глубокой тревогой:

— А что такое газовая камера?

Мать поколебалась, но потом ответила сухо и назидательно:

— Так как бродячие собаки разносят ужасную болезнь — бешенство, их убивают. Помещают в газовую камеру, и там они умирают без всяких мучений.

— И черный грифон умер?

— Боюсь, что да, — ответил отец, положив ему руку на плечо.

Они направились к выходу. Мать сказала Джироламо:

— Сегодня здесь нет ни одной собаки, которую мне хотелось бы купить. Но на днях мы приедем сюда снова и тогда выберем, хорошо?

Джироламо ничего не ответил. Он думал о дворняжке, которая совала ему в руку свою лапу. Но теперь-то он понимал, что ему никого не удастся спасти: ни ее, ни какую-нибудь другую собаку. Он чувствовал, что весь мир охвачен непреодолимым беспорядком и непостижимой эгоистической беззаботностью. Они перешли улицу и подошли к машине.

— Из-за ваших собак я потерял все утро, — сказал отец, открывая дверцу. — Теперь я должен мчаться на службу.

— Я так и знал, что нужно было пойти позавчера, — неожиданно сказал Джироламо. — Я ведь говорил, мама! Я вчера приходил к тебе в комнату и позавчера и говорил, что надо пойти.

Тон сына, казалось, удивил мать, и она строго ответила:

— Да, ты приходил, но тогда я идти не могла, потому что устала и хотела отдохнуть.

— Почему, мама, почему ты тогда не пошла?

— Я тебе уже ответила. Потому что спала.

— Да, ты спала, мама, ты спала! — И Джироламо внезапно зарыдал так громко, что отец, который уже собирался включить скорость, заглушил мотор и сказал:

— Ну-ну, не плачь. На следующей неделе мать подыщет тебе другого щенка.

Но Джироламо все твердил и твердил громким голосом, который удивлял его самого:

— Ты спала, мама, ты спала, ты спала!

Заводя мотор, отец повторил:

— Ну-ну, не плачь! Мужчины не плачут!

А мать заметила:

— Ребенок определенно нездоров. Он стал слишком нервным.

И машина умчалась.

В лифте Джорджия, опустив глаза, забилась в угол; Серджо сказал:

— Не делай такого лица. В конце концов то, о чем я тебя прошу, сущий пустяк. Потом мы расстанемся и никогда больше не увидимся.

Джорджия ответила:

— Это не пустяк. Мне тоже жаль, что между нами все кончено. Но мне кажется, просто жестоко притворяться, что все начинается сначала. Только тебе могла прийти в голову подобная мысль.

Лифт остановился, и они вышли на площадку. Серджо взглянул на свои часы:

— Сейчас одиннадцать, а тогда ты пришла в пять минут двенадцатого, в такой же день и тоже в мае. Только это было три года назад.

— Так что же я должна делать?

— Подожди здесь на площадке, а в пять минут двенадцатого позвони.

Серджо вынул ключ, открыл дверь и вошел в переднюю. Квартира была на верхнем этаже, небольшая и вся завалена книгами. Серджо прошел по узкому коридору между двумя шкафами, набитыми книгами, и вошел в кабинет. Все здесь было, как три года назад, только на окне жалюзи были опущены, а в тот день, три года назад, они были подняты. Он вспомнил, что в тот день ветер на террасе шевелил яркой блестящей листвой глицинии. Он поднял жалюзи, было ветрено, глициния стояла на том же месте. Тогда он подошел к письменному столу, сел за него, взял книгу, которую он читал в то утро. Это была монография об одном художнике, о картине которого он должен был тогда высказать свое мнение.