Разговаривали все, собираясь за ужином, по-английски.

И это еще полбеды, но японский композитор Икоэ произносила букву «р» как «ль», а букву «в» как «б», например, нашего менеджера Веру она называла «Беля».

А венгерский поэт Иштван все английские слова выговаривал как польские, с присвистом, «вы понимаете», «ду ю андестенд», он прошепетывал как «чжу ю анчжештенд».

Общая беседа, однако, текла живо под вареную крапиву, цикорий, шпинат и гороховое пюре, мясо давали целыми подносами, вино лилось рекой, водка ручьем, а я выслушивала горячую речь Иштвана, кивала — и на его вопрос «чжу ю анчжештенд» регулярно отвечала «но!» (нет) и «слоули!» (т. е. «медленней»). Все смеялись моим остроумным ответам и болтали дальше.

То есть мало того, что остальные двадцать два часа я проводила в полном одиночестве, сидя у компьютера или над своими акварелями, но и за ужином мне приходилось молчать…

А человек создан для беседы! Он, если не разговаривает, впадает в какое-то странное состояние, тратит бешеные деньги на переговоры с Москвой, беседует с кошками (я их кормила регулярно выдаваемым мне мясом, но они подъедали и тушеную крапиву), и, к примеру, мне доводилось подолгу толковать с лесными клопами, они были огромных размеров и невероятной вонючести, они летали, жужжали и посещали мою комнату, пробираясь как-то через забранные сеткой окна.

Я говорила каждому: «Ну вот здрасьте! Опять? Теперь как я тебя буду выселять?» Клопы замирали под звуки незнакомой речи, я шла на кухню, брала салфетку, ухватывала гиганта и относила его на улицу.

Через десять минут раздавалось знакомое мощное гудение, новый клоп на лету шлепался о плиточный пол спальни своей зеленой спиной и оставался лежать как отдыхающий на пляже, не в силах перевернуться.

Так что на ночь приходилось окна запирать ставнями, но и это не помогало. Клопы жаждали общения, желали послушать мои русские восклицания, хотели, возможно, полежать в чистой салфетке…

Они прорывались, протискивались и сквозь ставни и начинали угрюмо гудеть во тьме.

Надо было начать их метить, у меня были сильные подозрения, что со мной работает небольшая бригада из трех особо продвинутых насекомых.

И среди ночи я зажигала свет, находила на полу броненосного клопа, отдыхающего навзничь, и волоклась на улицу его выпроваживать.

Однажды пришлось вылить принесенную мне перловку, в которой важно утоп клоп. Каша воняла невыразимо.

Кошек насчитывалось пять штыков, это были дикие лесные котята с небольшой матерью, два персонажа были черные, один серый как мама и один немыслимый, просто как пещерный вождь в боевой раскраске: лицо поделено ровно пополам, вдоль носа, и одна сторона темная, пятнистая с черным синяком вокруг глаза, другая светлая в желтую крапушку.

Жуткие черные уши торчали запятыми, как у рыси или у нечистой силы.

Я назвала его Дьяболик.

Котята не понимали русского «кс-кс», маячили в отдалении, когда я приносила им еду, не верили в свое счастье.

Но кошмарный Дьяболик первым понял, что означает мое иностранное слово, и первым начал встречать меня, хотя погладить не дался.

Я тосковала по своей кошке Мусе и хотела хоть кого-нибудь взять на руки. Получалось только с клопами.

Утрами я учила сложный ляплянтский язык, купила несколько журналов и пыталась понять тексты без словаря.

Так я в свое время начала безнадежно читать по-французски Сименона, закончив университет с пятеркой по этому предмету и умея только начать и тут же прихлопнуть любой разговор («добрый день, пожалуйста, спасибо, до свидания»).

На какой-то раз (говорят, на двенадцатый точно), встретив незнакомое слово, человек уже догадывается, что оно может означать.

У Сименона словарь, как известно, составляет 300 единиц.

Таким способом я в свое время одолела и славянские языки, а затем и итальянский (то есть читать я на них могу, остальное по мере погружения в подлинную языковую среду).

На ночь я читала американский журнал «Нью-Йоркер», опять-таки без словаря. Это мой метод, обычный метод ленивого человека.

Но, понимая журнальные тексты, я совершенно не врубалась, о чем идет речь в общих вечерних беседах, однако говорить-то надо!

В результате моя подружка японка меня по ходу дела учила простым вещам: когда ты кого-то приглашаешь к себе, надо говорить «кам!». А то я ее зову к себе в мастерскую, говорю «иди!», а она поворачивается и уходит. Оказывается, я ей говорила «гоу», то есть уходи.

И каждый раз, когда я произносила свое «гоу» и тут же «кам», мы хохотали. Это был мой первый урок бытового английского.

Статьи-то я читала и по археологии, и по проблемам эмиграции, но «гоу» и «кам» мне там не встречались…

Однажды я вырвалась из нашего монастыря на волю, поехала навещать старинный городишко по соседству, километров за сто. Прежде чем осматривать город, я стала искать гостиничное агентство, проплутала два часа, а это самое худшее в новом месте: совершать прогулки из бытовых побуждений безо всякой свободы души…