— По «Таймс»? — спросил я, почему-то смущенно. Я взглянул на лицо на обложке (генерал Фи-Фи-Фо-Фум из Северной Малайзии или какая-то другая желтая опасность), как будто оно могло дать разъяснение.

— Это региональное издание. «Таймс» выходит в разных региональных изданиях. В целях публикации местной рекламы. И мы получаем издание горных штатов. Горные штаты — это Айдахо, Юта, Вайоминг, Колорадо… — Он перечислял их названия, словно перебирая струны гитары.

— Ах да! Теперь понимаю. Какой я недотепа. Он тяжело вздохнул.

Я протянул руку, на которую он уставился с нескрываемым отвращением. (В определенных частях страны, особенно на Западном побережье, из-за бактериологической войны рукопожатие перестало быть хорошим тоном.)

— Меня зовут Саккетти. Луис Саккетти.

— Ах, ах да! — Он конвульсивно пожал мою руку. — Мордикей говорил о вашем прибытии. Я так рад познакомиться с вами. Не могу выразить… — Он замолчал, сильно краснея, и отнял свою руку. — Вагнер, — пробормотал он, как бы с трудом соображая, — Джордж Вагнер. — Затем, с некоторой горечью: — Но вы никогда обо мне не слышали.

Мне так часто приходилось сталкиваться с этой особой формой представления на чтениях и симпозиумах, знакомясь с писателями небольших журналов или младшими преподавателями, еще более мелкой рыбешкой, чем я сам, поэтому мой ответ был почти автоматическим:

— Нет, боюсь, что нет, Джордж. Стыдно признаться. Я тоже удивлен, что вы слышали обо мне.

Джордж фыркнул от смеха.

— Он удивлен… — затянул он, — тоже… что я слышал о нем!

В этом было немало замешательства.

Джордж закрыл глаза.

— Извините меня, — сказал он почти шепотом. — Свет. Слишком яркий свет.

— Этот Мордикей, о котором вы говорили?..

— Я люблю бывать здесь. Ветер, он дает дышать мне снова. Им дышу я. Тут мне лучше… — Но, может быть, он сказал «тут мне слышны», потому что продолжил: — Если тихо постоять здесь, то слышны их голоса.

Я замер и стоял очень тихо, но слышал только гул кондиционеров воздуха, подобный звуку из приставленной к уху морской раковины, унылый гул холодного ветра в замкнутом пространстве коридора.

— Чьи голоса? — спросил я с непонятным трепетом.

Джордж нахмурил свои бесцветные брови:

— Ну, ангелов, конечно.

Помешанный, подумал я — и сразу осознал, что Джордж процитировал мне мое собственное стихотворение — пародийный пересказ «Дуинезских элегий». Этот Джордж, этот бесхитростный парень из Айовы, который сумел так легко выплеснуть строки одного из моих не вошедших в сборники стихотворений, еще более смешался, поэтому предположению, что он не в своем уме, просто не осталось места.

— Вы читали это стихотворение? — спросил я.

Джордж кивнул, и спутанная прядь початочного шелка сползла на слабовидящие глаза, как бы подчеркивая его робость.

— Это не очень хорошее стихотворение.

— Нет, не думаю. — Руки Джорджа, которые до этого момента чем-то занимали друг друга у него за спиной, начали подкрадываться к его лицу. Они добрались до верхней части головы, чтобы убрать на место волосы, и замерли на макушке, как бы устроив для них западню. — Тем не менее это правда… их голоса можно услышать. Голоса тишины. Или дыхания, это одно и то же; Мордикей говорит, что дыхание — это тоже поэзия. — Руки медленно сползли на глаза.

— Мордикей? — повторил я все с той же настойчивостью. Тогда я не мог, и все еще не могу, избавиться от ощущения, что я слышал это имя — где-то, когда-то.

Однако это было то же самое, что разговаривать с кем-то в лодке, которую течением неотвратимо уносит прочь. Джордж вздрогнул.

— Уходите, — прошептал он. — Пожалуйста.

Но я не ушел, не ушел сразу. Я стоял перед ним, хотя он, казалось, совершенно перестал обращать на меня внимание. Он осторожно покачивался взад-вперед, с пяток на носки, затем снова на пятки. Его тонкие волосы шевелились под ровным свистящим дыханием вентилятора.

Он громко разговаривал сам с собой, но я смог уловить очень мало из того, что он говорил: «Утечки света, коридоры и марши лестниц… — У этих слов было какое-то знакомое звучание, но я не мог расставить их по местам. — Пространства бытия, блаженства ширмы».

Он резко отнял руки от лица и уставился на меня.

— Вы еще здесь? — спросил он.

И хотя ответ был самоочевиден, я сказал, что да, я еще здесь.

Даже в полутьме коридора его зрачки были расширены, и, возможно, именно это придавало ему такой унылый вид. Он снова приставил три пальца к моей груди.