Но вот подошло рождество. Хозяйка захотела устроить большой пир, только все у нее не ладилось, хотя она то и Дело кричала на слуг, чтобы они живее поворачивались, а служанок била по щекам. Дрова не хотели гореть, тесто не поднималось, и, когда настал первый день праздника, рождественский каравай еще не был готов.

Дворня давно уже спала, а попадья все лежала без сна под перинами и ломала голову над своей неудачей. Когда стало совсем тихо и только мороз потрескивал на дворе, она поднялась с постели, впопыхах надела черную рясу, а на голову натянула красный колпак.

Тесто лежало и кисло в деревянном корыте. Ей нужно было только затопить печь и поставить хлебы. И что же вы думаете? Дрова загорелись так, что лучше и не надо! Выше и выше взлетали языки яркого гудящего пламени. Наконец попадья решила, что протопила достаточно, открыла заслонку и приготовилась выгрести уголья и золу. Она уже радовалась, что сможет подать к столу свежий хлеб, когда в поповскую усадьбу соберутся гости. Но в этот самый миг услышала, как зазвонили к заутрене. И вдруг языки пламени превратились в рыжего человека с горящими глазами и черным копытом на одной ноге. Он зловеще расхохотался и обнял попадью.

– Теперь ты моя! – крикнул он громовым голосом и скользнул с ней в дымоход.

– Сгинь! Сгинь! – визжала попадья, исчезая в холодной звездной ночи…

Оке так удачно передразнил резкий крик желны, что Гюнвор и Бенгт покатились со смеху…

Они отлично ладили втроем, но вот наступила осень и разом нарушила компанию.

Каждое утро Гюнвор шагала в школу. На спине рядом с желтыми косичками болтался ранец с книжками. Бенгту тоже не стало времени прибегать на песчаный бережок: пришла его очередь нянчиться с младшими.

Оке снова остался один. Ему было и грустно и скучно; он так привык играть с товарищами. Однажды он стоял печальный на кухне и смотрел, как бабушка готовится варить уху из свежих тресковых голов. Она раскрывала рыбе рот и засовывала туда приправу – кусочек желтой печени.

Оке спросил:

– А мне можно ходить с Гюнвор в школу?

– Придумаешь тоже! Небось на следующий год тебя туда калачом не заманишь, – ответила бабушка неодобрительно.

С бабушкой всегда было трудно говорить, когда она была чем-нибудь занята, и он не решился больше ей надоедать.

– Лучше сбегай отнеси вот эту банку в погреб. А когда вернешься, я тебе что-то покажу. Да смотри не растянись по дороге!

Оке получил оставшиеся тресковые головы и выскочил за дверь. Погреб был вырыт во дворе, в нем было холодно и темно. Из бочек и кадушек с соленьями на никогда не просыхавший земляной пол сочился рассол. Отсыревшие жерди на потолке пустили маленькие ростки, совсем как картофель в яме, а рядом с ярко-зелеными почками торчали большие почерневшие деревянные затычки, которыми бабушка заделывала многочисленные дыры.

Погреб вырыли еще во времена старого Самюэля. Он первый в этих местах надумал обирать потерпевшие крушение суда, и на крышу погреба пошли доски с севшего на мель английского барка. В сарае до сих пор среди кучи мусора хранился обрывок якорной цепи «англичанина». Остальные звенья давно уже перековали на багры, крючья и прочие полезные вещи.

На одной из полок в погребе стоял синий деревянный сундучок. Бабушка складывала в него яички, хотя он был уже основательно изъеден древоточцем и ему давно было пора на свалку. В этот сундучок старый Самюэль клал еду и флягу с водкой, отправляясь на своей лодчонке собирать добро с разбитых кораблей. Иногда случалось, что какое-нибудь судно застревало на большом рифе, который начинался от Нурингского мыса и тянулся в море на добрых полдесятка километров. Тогда, рассказывала бабушка, старик так спешил, что даже забывал свой сундучок дома.

Понатужившись, Оке прикрыл дверь в погреб и заторопился обратно к бабушке. Она сидела за столом с очками на носу, перелистывая изрядно потрепанную книжку. На залоснившейся обложке красовался важный петух.

– Видишь этого петуха? – показала она. – Он снесет тебе золотое яичко, когда ты прочтешь все, что написано в этой книге.

Петух снесет яичко! Оке вытаращил глаза, потом громко рассмеялся.

– Ну-ну, мусьё! – проворчала бабушка. – Иди-ка сюда, займемся азбукой.

Ноготь ее указательного пальца двигался по бумаге от одной закорючки к другой. У каждой закорючки было свое необычно коротенькое имя, которое бабушка старалась вытянуть нараспев. Оке с готовностью вторил ей; однако больше всего ему понравилось, когда немного спустя ее палец принялся прыгать по азбуке туда и сюда. Иногда он прыгал слишком быстро, и Оке выпаливал, что придет в голову.

– Ну, ты, кажется, устал уже, – сказала наконец бабушка и убрала книгу, несмотря на все его возражения.

Урок постепенно забывался, а бабушка все не могла выбрать время еще поиграть с Оке в азбуку. Как-то поздним вечером он пристроился за столом над раскрытой газетой. Салли захотелось почитать, и она попросила у него газету.

– Но ведь я читаю.

– Не говори ерунду! Небось уже давно все картинки пересмотрел.

– Я читаю по-настоящему, – настаивал Оке.

Салли досадливо сдвинула брови, потом на ее губах заиграла лукавая улыбка: