– Вставать будешь только понемногу. Видно, у тебя было воспаление легких. Если бы температура не спала на девятые сутки, ты бы не выжил, – сообщила бабушка.

Длинный ряд однообразных дней прервался неожиданным приходом дяди Стена.

Он был немногословнее, чем когда-либо, и выглядел мрачным.

– Уж не заболел ли и ты? – всполошилась бабушка. Он вытащил из кармана бумажку, на которой врач прописал ему диету.

– Слишком тяжело поднимал, желудок испортил… Теперь мне разрешается есть только курятину, телячьи котлетки и овощи. Да еще следует подыскать работу полегче… Как хочешь, так и выкручивайся!

– А ты бы вернулся домой жить и был бы сам себе хозяин. За нашу землю только взяться как следует – она куда больше даст.

– Я уже и сам подумывал об этом. Но ведь надо еще с Хильдингом договориться.

Дядя Стен вышел посмотреть на хозяйство. Он покачал головой, увидев заросшую канаву, пощупал землю на поле, выкопал каблуком ямку на лугу. Всюду почва закисла и требовала удобрений.

– Не очень-то хороший земледелец вышел из тебя, – сказал он, встретив дядю Хильдинга.

– А когда мне было научиться этому делу? В семнадцать лет я пошел на каменоломню, а девятнадцати вышел в море. Потом на цементном работал, пока не скопил на билет в Америку. Зато ты начинал батраком, а батрацкая сноровка прочная!

– Вам обязательно надо перессориться из-за земли? – вмешалась бабушка.

– Да я и видеть этот клочок не хочу, только бы меня освободили от него! – воскликнул дядя Хильдинг.

– Ничего, я охотно возьму его на себя, – произнес дядя Стен холодно.

Дядя Хильдинг не унимался:

– А я что же, воздухом жить должен?!

– Хочешь пойти на каменоломню?

– На каменоломню? Да чтобы туда попасть, надо быть в родстве со всеми десятниками либо кандидатом в зятья управляющего!

– Я уже говорил с ним. Ты можешь стать на мое место.

Дядя Хильдинг удивился:

– Ты согласен меняться? Ты только проиграешь на этой сделке. Знаешь, сколько я получил за тонну картофеля осенью? Тридцать пять крон. Ради такой цены не стоило и выкапывать ее.

– У меня выбора нет. Если я останусь на каменоломне, то скоро совсем измотаюсь.

– А рожь и вовсе не удалась, – продолжал дядя Хильдинг. – Нам пришлось всю зиму покупать муку и корм птице.

– И об этом знаю. Да только зачем непременно выращивать все на свете на этих клочках? Я думаю совсем отказаться от зерна – это же самая подходящая земля для корнеплодов!

– Нельзя же прикупать все остальное.

– Теперь как раз такое время наступило, что надо продавать и покупать. Пришел конец девятнадцатому веку и на нашем острове.

На каминной доске стояла охапка душистой сирени. Темная, закопченная каменная кладка исчезла под молодыми березовыми ветками. По стенам зала висело множество венков, ради которых девочки не поленились обойти все луга и сады. Цветы торчали из каждой щели между досками.

Выпускники ходили окруженные ароматом туалетного мыла и новой одежды. Оке поднял взгляд от протянувшегося перед ним ряда ярких лент и аккуратно подстриженных мальчишеских затылков. Убор из маргариток и ландышей на книжном шкафу был делом его рук. Правда, с вечера цветы выглядели гораздо лучше; теперь они уже поникли головками. Только тюльпаны в вазе на кафедре да несколько огненных пионов сохранили свою свежесть.

Около доски стоял Бенгт и исписывал ее черную поверхность рядами цифр. Со стороны скамей, вытянувшихся вдоль стен, на него устремлялся не один критический взор. Какой дерзкий взгляд у этого верзилы, хотя всем известно, что его семья живет на пособие от призрения!

Оке крепко зажал в кулаке большой палец. Хоть бы Бенгт не ошибся! Учитель тоже взволнованно следил за бегом скрипучего мела – видно, думал о том же. По молчаливому соглашению Бенгт должен был в день экзамена одолеть самые трудные задачи, а Оке – ответить на наиболее заковыристые устные вопросы.

– Правильно!

Бенгт благополучно обошел все ловушки. Уверенными шагами, сурово поблескивая глазами, он прошел к своему месту.

Господин Лаурелль тяжело откинулся на спинку стула и стал задумчиво перебирать брелоки на золотой цепочке часов. Он председательствовал в школьном совете, и его подпись стояла на аттестатах рядом с подписью учителя.

Наконец наступил великий момент. Русен уступил кафедру священнику, и тот принялся вызывать по алфавиту:

– Оке Андерссон, Мурет.

Оке встал в проходе. Священник привычной скороговоркой перечислил предметы и отметки. Каждое слово стучало, словно молотком, в барабанные перепонки Оке. Когда он повернулся к учителю и открыл рот, чтобы поблагодарить, тот неожиданно прервал его:

– Поздравляю тебя: давно уже в нашей школе не было такого хорошего аттестата! Желаю успехов в будущем!

Оке осторожно принял толстый белый лист. Ему стало сразу как-то печально, словно он перевернул последнюю страницу волнующей книги. Не каждая страница была прекрасной, но сейчас школьные обиды и горести казались такими незначительными, совершенно исчезая перед лицом светлых и радостных впечатлений.

Бабушка сидела в дальнем конце зала, зажатая между двумя рослыми женщинами. Она гордо улыбалась и даже приосанилась во время короткой речи учителя. Оке еще не успел сесть на место, как горькая истина пронизала его резкой, ослепительной молнией: только для нее одной его аттестат имел подлинную цену…