Наконец Алеша поравнялся с тендером «Сормовца» и замер. Тоненько насвистывая, Митя ходил по будке, железный пол гудел под ним. Алеше почудилось, будто из паровозного окна выпорхнуло что-то, но в следующее мгновение догадался: Митя бросил на узенький подоконник спецовку.

Свист прекратился, громыхнула дверца топки. Через равные промежутки времени скрежетало железо, словно точили огромный нож, и было слышно, как Митя кряхтел и чертыхался.

Алеша стоял, боясь пошевелиться и мучаясь в догадках. Любопытство подталкивало его. Он очутился возле ступенек и, привстав на цыпочки, вытянув шею, заглянул в будку.

То, что он увидел, повергло его в крайнее недоумение. Митя, в голубой майке, широко расставив ноги и согнувшись, запускал лопату в пустой лоток, всем корпусом быстро делал пол-оборота и посылал лопату в открытую топку. Раз, другой, третий… Лицо у него было сосредоточенное, злое, во всей фигуре, в каждом движении чувствовались напряжение и сила.

Несколько раз он не попал в топочное отверстие, лопата ударялась о дверцу, и Митя раздосадованно крякал и с остервенением размахивал лопатой, повторяя одни и те же движения.

«Интересное занятие! — насмешливо думал Алеша. — Дошел человек до ручки…» Он представлял себе, как смутится Митя, увидев его, и ликовал, предвкушая веселую минуту. Смех подкатывал к его горлу, душил, и нужны были отчаянные усилия, чтобы не расхохотаться во весь голос. Только желание проследить, чем все это кончится, удерживало Алешу.

Прошло не меньше получаса, а Митя продолжал без устали орудовать лопатой. Теперь, кроме скрежета железа и грохота, отчетливее было слышно его дыхание.

У Алеши от усталости заныли ноги, заболела шея. Он посмотрел вокруг, ища места, где бы присесть. В это время вверху звучно стукнула дверца топки, и Митя, дробно стуча каблуками о железные ступеньки, спустился с паровоза. На спине потемнела майка, смуглая шея медно блестела от пота. Раскинув руки, он глубоко вздохнул, повернулся и увидел Алешу.

По вытянувшемуся от удивления лицу Мити струйками катился пот, крупные росинки блестели на темных, взлетевших кверху бровях.

— Привет гвардейцу тыла! — сказал Алеша.

— Ты? — растерянно спросил наконец Митя и вдруг закашлялся.

— Разве не узнаешь?

— Давно тут?

— С самого начала… Удивительно, почему ты здесь, а не на бронепоезде? — не без ехидства спросил Алеша.

— Хитрость! — подмигнул Митя. — Там вояки могут свистнуть лопату — главное кочегарское орудие…

— И часто ты так?

— Что?

— Ну, упражняешься, — сказал Алеша и, не скрывая усмешки, воспроизвел движения, которые Митя делал на паровозе.

— Между поездками часок-другой стараюсь… — простодушно сознался тот.

— Да, ты явно прогрессируешь! — с откровенной насмешкой проговорил Алеша, щуря зеленоватые глаза.

Митя, по-своему поняв его слова, оживился.

— А ты думал! Тренировка — великая штука. Лучше, я считаю, тут попотеть, чем терпеть срам в бригаде, выслушивать шуточки Чижова. И, знаешь, с каждым разом все меньше промахиваюсь… Ну чего ты? Смотришь так, вроде не узнаешь меня.

— Выходит, я помешал тебе, — упавшим голосом серьезно сказал Алеша после молчания.

— Вот еще! — засмеялся Митя. — Хватит на сегодня. Жарко. — И, подойдя к Алеше, положил ему на плечи горячие руки. — Я ж тебя, злодея, сколько не видел! Пошли ко мне.

— Давай в боковушку, — сказал Митя и толкнул широкую низкую дверь.

Это была крохотная, почти квадратная комнатка с оконцем, глядевшим на огород. Помещались здесь небольшой верстак со слесарными тисками, узкий шкафчик, в котором, как на магазинной полке, были разложены инструменты, и старый, но крепкий табурет. С потолка на фарфоровом блоке спускалась лампочка под эмалированным абажуром, похожим на тарелку.

До войны Тимофей Иванович проводил в боковушке свободные часы — чинил по просьбе Марьи Николаевны хозяйственные вещи, сооружал действующую модель приспособления, которое в депо теперь называют «машинкой Черепанова».

Не было ничего интереснее для Мити, чем смотреть, как рыжий грубый кусок железа превращается в красивую, тонкую и блестящую вещь. Митя мог часами следить за большими, неторопливыми руками отца. Все у него выходило так споро и ладно, что даже на душе делалось весело и казалось, что и у тебя все получится так же легко да красиво.

— Вот где благодать! — сказал Алеша, оглядывая боковушку и вытирая лоб.

Митя пододвинул ему табурет, а сам примостился на узком подоконнике.

— Садись. Что нового?

— По-моему, у тебя нового больше…

Конечно, у Мити было больше нового, но говорить о работе не хотелось: через две минуты Алеша начнет зевать.

Алеша, в свою очередь, думал о новостях, вспомнил стычки с матерью и Верой (не рассказывать же о них!) и, чтобы отвлечь Митю, подошел к верстаку, спросил:

— Кто это тут мастерит?