— Перестань вякать. Просто скажи это. Скажи, что ты ее трахнул.

— Я ее трахнул.

— Как ты мог?

— Я не хотел.

— Конечно.

— И я смог только раз. Второго не было.

— Как благородно.

— И я сразу же об этом пожалел.

— Эми говорила мне, что ты, когда выглядел урод уродом, был одним из самых прелестных людей, каких она когда-либо знала.

Она встала, воплощение красоты, бесстыдно нагая, и направилась в спальню.

— Лучше бы ты оставил свое лицо безобразным, Роджер. Тогда бы твоя душа осталась прекрасной.

Несколько секунд я пролежал, раздумывая над ее словами, а потом ринулся в спальню.

Она одевалась с бешеной торопливостью. Но еще не успела застегнуть бюстгальтер. Только одна грудь скрылась в чашечке. Вторая выглядела одинокой и необыкновенно милой. Мне нестерпимо захотелось расцеловать ее и потетешить, как младенца.

Но тут я вспомнил, зачем оказался здесь.

— Полная чушь, и ты это знаешь.

— Что — чушь? — сказала она, убирая в чашечку вторую грудь. На ней уже были колготки, но юбку она еще не надела.

— Да все это дерьмо, будто мне следовало оставить свое лицо безобразным, чтобы моя душа осталась прекрасной. Не подвергнись я пластической хирургии, ни ты, ни твоя мать даже не поглядели бы на меня.

— Неправда!

Я улыбнулся.

— Черт! Не отрицай, Кендра. Ты красавица. И не стала бы связываться с уродом.

— Послушать тебя, так я полная пустышка.

— Кендра, это же глупо. Спать с Эми мне не следовало, и я сожалею.

— Меня удивляет только одно: как это она еще мне ничего не сказала. Наверное, выжидает момента поэффектнее. И в ее версии, не сомневаюсь, ты бросишь ее на кровать и изнасилуешь. Вот что сказал ей мой отец в тот вечер, когда она застукала нас вместе. Что это я хотела…

— Господи! Так ты…

— Не до конца. Очередной вечер в клубе мы с Рэнди перебрали и каким-то образом кончили борьбой в кровати, а тут входит она и… Ну, возможно, я изо всех сил постаралась создать у нее впечатление, будто мы как раз приступили, когда она вошла, и…

— Да, чудесные в вашей семье отношения!

— Все это гнусно, и, поверь, я понимаю.

Я стоял в спальне, полной теней, освещенной только месяцем над косматыми соснами, и на меня навалилась усталость.

— Кендра…

— Не могли бы мы просто полежать рядом? — В ее голосе тоже звучала усталость.

— Ну конечно.

— Без чего-либо, хочу я сказать.

— Я знаю, что ты хочешь сказать. И, по-моему, это чудесная мысль.

Мы тихо пролежали, наверное, шесть-семь минут, прежде чем занялись любовью — и еще никогда мы такие неистовствовали. Она набросилась на меня, даря наслаждение и боль в равной мере. Это было очищение, в котором я отчаянно нуждался.

— Она всегда была такой.

— Твоя мать?

— Угу.

— Соперницей?

— Угу. Даже когда я была маленькой, если, кто-нибудь хвалил меня, она злилась и говорила: "Ну, девочкам ничего не стоит выглядеть красивыми. Другое дело сохранять красоту, когда становишься старше".

— И твой отец ничего не замечал?

Она горько усмехнулась.

— Мой отец? Ты шутишь? Он обычно заявлялся домой поздно вечером, окончательно напивался, а потом забирался ко мне в постель и щупал меня.

— Господи!

Горький вздох.

— Мне наплевать. Теперь. Да пошли они на…! Через шесть месяцев я получу свое наследство — от деда по отцу, — а тогда перееду, и пусть они играют в свои дурацкие блядские игры.

— Сейчас подходящий момент, чтобы сказать, что я тебя люблю?

— А знаешь, что самое сумасшедшее во всем этом, Роджер?

— Так что?

— Я тоже тебя люблю. В первый раз в жизни я кого-то люблю по-настоящему.

В ночь на 20 января, полтора месяца спустя, я лег рано с новым романом Сью Графтон в руках. Кендра отзвонилась из-за насморка. Я достаточно ипохондрик и не огорчился, что мы не увиделись, как условились.

Звонок раздался перед двумя часами ночи, когда я крепко спал — и именно тогда, когда проснуться особенно трудно.

Но я все-таки встал и долго слушал стенания Эми. Мне потребовалось много времени, прежде чем я понял, чем, собственно, вызваны ее рыдания.

Похороны происходили в темное снежное утро. Пронизывающий ледяной ветер чуть не сбил с ног тех, кто нес поблескивающий серебряный гроб от катафалка к могиле. Все вокруг было унылее тундры.

Позже в загородном клубе, где был сервирован поминальный завтрак, ко мне подошел мой старый школьный товарищ и сказал:

— Держу пари, когда они его изловят, это будет черномазый.