— Я.

— Мм? — чуть округленные брови.

— Я помню, ты сказал — «дорогу пока придется открыть». И открыл, так?

— Хорошо, если смотреть с этой точки зрения… пожалуй.

— Думаю, многие мелочи… о которых мне знать не положено — они есть. Я порой слышал о чудесах, но не знал, сколько в рассказах правды. Что было, чего не могло быть никогда… и почему.

Адамант чуть подался ко мне, серьезно смотрел, но взгляд был теплым.

— Что ты хочешь услышать — сказку или сухое объяснение?

— Без сказки уже не получится…

— Мы не всесильны. И тоже скованы рамками — иными, но они есть. Но если очень верить… чудо может случиться. Может, и это один из законов мира — не знаю. Скорее всего.

— Верить?

— Верить, хотеть… и заслужить чудо.

— Заслужить? Глупо звучит. Перед кем отчитываться? Перед божествами всесильными? Нет уж… как собачка в цирке. Встанет на лапки — умница…

— Перед самим собой.

Он вздохнул и сказал с ноткой беспомощности:

— В общем, ты заслужил какой-нибудь подарок.

— А… это? — я неуверенно указал на стол. Адамант снова развеселился:

— Если бы я был скупердяем, тут же взял бы собственные слова назад! Так и быть, второй раз предлагаю… только поскромнее, пожалуйста. Я все-таки не добрый волшебник.

— Уж точно не добрый, — я отломил кусок булки, хотя наелся уже до отвала. — Мне надо знать, что имел в виду Айшан, предупреждая, — вырвалось у меня. — Ничего не понимаю…

— Мики, поосторожней с высказанными желаниями. В твой день рождения… хм… сейчас мне будет трудно обещанное не исполнить.

— Тогда объясни, что Айшан имел в виду!

Тот рассердился, по-моему. Жаль… было так хорошо.

— Без комментариев, никаких объяснений, — Адамант наклонился ко мне, велел: — Смотри в глаза. Расшифровывать будешь сам. Ваши комментаторы, уж прости, врут, как сивые мерины, но в определенном смысле любое стороннее мнение будет неправдой.

Я не понял, что произошло, просто испугался — на время перестал быть собой. Видел, но… глазами Адаманта? Видел реку, чугунные перила, темные на фоне золотой и серебряной воды, и разговор двоих. Каждое слово впечатывалось в подкорку, и в сетчатку — любой мелкий жест…

— Вы умеете, как говорят, видеть суть — скажите, ваш друг разговаривал с вами искренне? Он действительно ничего не знает?

— У меня сложилось впечатление, что знает. Что он… может быть, он и тогда о чем-то догадывался, а сейчас прекрасно понимает, как обстоят дела.

Наваждение отпустило — я вроде не двигался с места, а будто упал на лежанку с размаху. Те двое говорили… я тоже все понял. Кретин… сосунок… расхохотаться или завыть от бессилия — посмели меня обмануть?

Выпросил подарочек, называется…

— Ну ты скотина, — сказалось само собой. — Ты же мог показать это раньше? Хотя бы сегодня, но — сразу?

Адамант и бровью не повел, гранит и то ответил бы живее.

— Во-первых, ты не просил, а навязывать свою волю и своё понимание я не вправе. Во-вторых, подсказки еще никому и никогда не помогали стать умней и ответственней. Волей случая тебе предоставили шанс… а ты тратишь его на Ромашку и ночные посиделки с приятелем. Честное слово, можно было распорядиться временем куда достойней.

Вот оно как. А я-то думал, поймет…

— Вам больше подошел бы кто-нибудь полезный — крупный ученый или врач, да? — мне стало и тоскливо, и противно, будто с размаху я впечатался в огромную теплую медузу.

— Нам? — на сей раз Адамант отреагировал, да еще как удивленно… — Пленка выбрала тебя, причем случайно. Ей нужен был молодой носитель, а твои человеческие качества, уж извини…

— Но вам?!

— Если бы мы могли решать, ты бы не болтался на трассе! Ни на той, ни на этой! — отрезал Адамант, неторопливо наливая себе чай.

….У Айшана лицо всегда было светлым, мальчишечьим. Даже когда он сидел, задумавшись — и я точно знал, что думы эти отнюдь не веселые.

Сестра на него похожа. Но вечно встрепанная, будто только что пробежала квартала три, кудряшки льняные, молодая совсем, хоть и на пять лет старше Айшана. Ребенок ее…. Розовая коляска, розовые одеяльца, и маленькое блаженно-сонное лицо среди этого великолепия. Муравьишка в цветке шиповника…

— Вот уж не ожидал, что он… — я запутался. То, что хотел сказать, потеряло форму и осело паутиной на языке.