Шрифт:
Сначала сеткою покрыв,
Кого он побороть не мог,
Тех зазывал к себе в шатер
И льстиво – гостю невдомек -
Сажал на гибельный ковер.
Сойдя с коня, вошел Давид,
Уселся и упал в провал…
«Ха-ха-ха-ха-!., Хо-хо-хо-хо!
–
Свирепый царь захохотал.
Коли сумел туда попасть,
Там и сгниешь! Довольно жил!»
И на погибельную пасть
Огромный жернов наложил.
А Оган-Горлан уснул в эту ночь,
И ночью во сне увидал старик:
Где Мсыр – в небесах там солнце горит,
А горный Сасун под тучей поник.
С постели его тут поднял испуг,
«Ты, жена, – сказал, – посвети-ка мне!
Больно юн Давид, отбился от рук, -
Ах, туча лежит на родной стране!»
«Ой, прахом посыпь ты темя себе!
Наверно, Давид где-нибудь в гостях.
Ты лежишь – храпишь, а сны у тебя
Бог знает, о чем – оттого и страх».
Вновь уснул Оган, проснулся опять:
«Ой, жена, Давид дождался беды.
Ой, Мсыра звезда всех ярче горит.
Но печален свет у нашей звезды».
А жена кричит, стоит на своем:
«Что сталось с тобой средь ночи глухой?»
И Оган лицо осенил крестом,
Отвернулся, спит, тревожен душой.
И еще грозней ему снится сон,
Он видит во сне небес высоту.
Свет мсырской звезды – на весь небосклон,
Сасуна ж звезда зашла в темноту.
В испуге вскочил: «Сгинь дом твой, жена!
Что слушать тебя, ты умом скудна!
Там погиб-пропал наш мальчик Давид,
Вставай да давай мне мой меч и щит».
Пошел в конюшню; потрепал
Коня он белого рукой:
«Эй, белый конь, когда домчишь
Меня к Давиду, ретивой?»
«К рассвету», – говорит в ответ
И – брюхом оземь конь лихой.
«Сломи хребет! Что мне рассвет?
Поспею к гробу я с тобой!»
Он треплет красного коня,
И – брюхом оземь огневой.
«Джан, красный конь, когда домчишь
Меня к Давиду, ретивой?»
«Да в час единый, – конь сказал, -
Домчу к Давиду; я – лихой!»
«Овес, что я тебе давал,
Да станет ядом и чумой!»
Тут к вороному подступал,
Не рухнул наземь вороной.
«Джан вороной, когда, – сказал, -
Меня домчишь к Давиду в бой?»
«Коль будешь крепко ты сидеть -
Коснешься стремени ногой,
Другую не успеешь вдеть, -
Домчу!» – ответил вороной.
Он вороного оседлал,
И – в стремя левою ногой,
Пока же правую вдевал,
Уж был в Сасуне вороной.
Глядит: Давидов конь, один,
Уныло бродит по горам.
А мсырцы посреди равнин -
Что море – нет числа шатрам,
Семь бычьих шкур он надевал, -
Боялся: от избытка сил
Не разорваться б! Тучей встал
И с кручи горной возгласил:
«Эй, эй, Давид! Где ты? Услышь!
Недаром носишь ратный крест!
Святую деву помяни,
Явись под солнцем этих мест!»
Пророкотал донесья клич
К Давиду под тюремный кров,
«Эй, эй, – сказал, – то дядя мой,
С горы Сасуна этот зов!
И богоматерь Марута
И древний крест мой боевой,
В мой трудный час взываю к вам…» -
И прянул витязь удалой.
По жернову ударил он,
Разбил на тысячу кусков,
Взвились обломки в небосклон, -
Так и летят ряды веков.
Из ямы вышел: грозен встал, -
И задрожал Мелик пред ним:
«Мой брат Давид, ко мне поди,
Садись за стол, поговорим».
«Теперь твой хлеб не для меня,
Лукав ты, низок и труслив.
Бери доспех, седлай коня,
И вступим в бой, пока ты жив».
«Ну, вступим в бой! – сказал Мелик, -
Но ударять сначала – мне»,
«Пускай – тебе!» – сказал Давид
И стал средь поля на коне,
Взял палицу Мысрамелик,
Помчался, во весь дух гоня,
Он залетел в Диарбекир -
И вновь назад погнал коня.
Три тысячи был лидров вес
Огромной палицы одной.
Ударил он – в пыли исчез,
Заколебался шар земной.