– Ну-ка, признавайся, – сказала старая дева, – что с тобой стряслось?

При этих словах, произнесенных, впрочем, без особой нежности, Анж Питу заплакал, причем лицо его скривила гримаса, бывшая, не станем скрывать, на редкость уродливой.

– Ох, милая тетушка, у меня такое горе!

– Какое же? – спросила тетка.

– Господин аббат выгнал меня! – воскликнул Анж Питу, рыдая.

– Выгнал? – переспросила мадмуазель Анжелика, как бы не в силах уразуметь, что произошло.

– Да, тетушка.

– Откуда же он тебя выгнал?

– Из школы.

И Питу разрыдался еще пуще прежнего.

– Из школы?

– Да, тетушка.

– Навсегда?

– Да, тетушка.

– Значит, с экзаменом, с конкурсом, со стипендией, с семинарией – со всем этим покончено?

Рыдания Питу перешли в вой. Мадмуазель Анжелика взглянула на него так, словно хотела прочесть в глубине его души истинные причины его исключения.

– Бьюсь об заклад, что вы опять прогуливали, – сказала она, – бьюсь об заклад, что вы опять рыскали подле фермы папаши Бийо! Какой стыд! Будущий аббат!

Анж помотал головой.

– Вы лжете! – вскричала старая дева, чей гнев разгорался тем сильнее, чем очевиднее становилась для нее серьезность положения, – вы лжете! Не дальше, чем в прошлое воскресенье вас видели с Бийотовой дочкой в аллее Вздохов.

Лгала сама мадмуазель Анжелика, но ханжи во все века считали себя вправе лгать, ибо руководствовались иезуитской аксиомой, гласящей: «Дозволено утверждать ложь, дабы узнать истину».

– Никто не мог видеть меня в аллее Вздохов, – сказал Анж, – я там не был; мы гуляли подле Оранжереи.

– Ах так, несчастный! Значит, вы в самом деле были с нею!

– Но, тетушка, – возразил Анж, краснея, – мадмуазель Бийо тут вовсе ни при чем.

– Да-да, зови ее мадмуазель, чтобы спрятать концы в воду, бесстыдник! Я все расскажу духовнику этой жеманной девчонки!

– Но, тетушка, я вам клянусь, что мадмуазель Бийо не жеманная девчонка.

– Вы еще ее защищаете! Подумали бы лучше о себе! Выходит, вы уже спелись. Час от часу не легче! Куда мы катимся. Господи Боже мой!.. Шестнадцатилетние дети!

– Нет, тетушка, мы вовсе не спелись с Катрин, наоборот, она вечно меня прогоняет.

– Ах вот как! Вы времени не теряете! Вы уже зовете ее попросту Катрин! Да, она вас прогоняет, лицемерка.., при людях.

– Подумать только, – воскликнул Питу, потрясенный этим открытием, – подумать только, ведь это чистая правда: как же я этого не замечал!

– Вот видишь! – сказала старая дева, воспользовавшись простодушным восклицанием племянника, дабы убедить его, что он в сговоре с Бийотовой дочкой, – но постой, я наведу тут порядок. Господин Фортье – ее духовник, я попрошу его запереть тебя недели на две и посадить на хлеб и воду, а что до твоей мадмуазель Катрин, так ли ей не излечиться от любви к тебе, кроме как побывав в монастыре, что ж, мы ей поможем! Мы се отправим в Сен-Реми.

Старая дева произнесла последние слова властно и убежденно, как человек, наделенный властью, и Питу содрогнулся.

– Милая тетушка! – сказал он умоляюще. – Клянусь вам, вы ошибаетесь, если думаете, что мадмуазель Бийо хоть сколько-нибудь виновата в моем несчастье.

– Непристойность – мать всех пороков, – изрекла мадмуазель Анжелика.

– Тетушка! Повторяю вам: аббат прогнал меня не за непристойности, он прознал меня за варваризмы; он сказал, что вместе с солецизмами они не дают мне никакой надежды на стипендию.

– Никакой надежды? Значит, ты не получишь стипендии и не будешь аббатом, а я не буду твоей экономкой?

– Боже мой! Нет, тетушка.

– Кем же ты в таком случае будешь? – спросила вконец испуганная старая дева.

– Не знаю.

Питу жалобно воздел очи горе.

– Кем будет угодно Провидению! – добавил он.

– Провидению? – воскликнула мадмуазель Анжелика. – Так вот, значит, в чем дело: его сбили с толку, ему заморочили голову новыми идеями, ему внушили принципы философии.

– Этого не может быть, тетушка, потому что философию начинают проходить после риторики, а я и до риторики никак не мог добраться.

– Нечего мне зубы заговаривать, я тебе не про ту философию толкую. Я тебе толкую про философию философов, несчастный! Про философию господина Аруэ, господина Жана Жака, господина Дидро, который написал «Монахиню».

Мадмуазель Анжелика перекрестилась.

– «Монахиню»? – спросил Питу. – А что это такое, тетушка?

– Ты читал ее, несчастный?

– Нет, тетушка, клянусь, что нет!