Поэтому на кухне его ждал подлинный триумф.

– Ах, посмотрите, маменька, как хорош стал Питу! – закричала Катрин.

– И вправду, его не узнать, – сказала г-жа Бийо. К несчастью, Катрин не ограничилась общим осмотром и перешла к деталям. А в деталях Питу был далеко не так хорош.

– Ох, какие у вас огромные руки, – сказала Катрин, – никогда таких не видела!

– Да, – сказал Питу, – руки у меня будь здоров, правда?

– И колени тоже.

– Это оттого, что я еще расту.

– А по мне, вы и так выросли уже предостаточно, господин Питу.

– Не важно, все равно я еще вырасту; мне ведь только семнадцать с половиной.

– А икры у вас совсем тощие.

– Точно, икры так себе, но они тоже еще подрастут.

– Дай-то Бог, – сказала Катрин. – Но все равно вы очень хороши.

Питу поклонился.

– Ну и ну! – сказал фермер, входя и в свой черед окидывая Питу взглядом. – Экий ты красавец, мой мальчик! Хотел бы я, чтобы тебя увидела в таком наряде тетушка Анжелика.

– Я тоже.

– Хотел бы я послушать, что бы она на это сказала.

– Она бы ничего не сказала, она бы взбесилась.

– Но, папа, – сказала Катрин с некоторой тревогой, – она ведь не сможет забрать его назад?

– Так она ж его выгнала.

– К тому же, – добавил Питу, – пять лет уже прошли.

– Какие пять лет? – спросила Катрин.

– Те, на которые доктор Жильбер оставил ей тысячу франков.

– Так он оставил вашей тетушке тысячу франков?

– Да-да-да, чтоб она заплатила за мое обучение.

– Вот какой это человек! – сказал фермер. – И всякий день я слышу о нем нечто подобное. Вот почему я буду верен ему до гробовой доски.

– Он хотел, чтобы я выучился ремеслу.

– И был прав. Но случается так, что хорошие намерения извращаются дурными людьми. Человек оставляет тысячу франков на то, чтобы парнишку обучили ремеслу, – глядь, а парнишку вместо этого отдают длиннополому, который хочет запереть его в семинарию. И сколько же она платила твоему аббату Фортье?

– Кто?

– Твоя тетка.

– Она ему ничего не платила.

– Выходит, двести ливров доброго господина Жильбера она прикарманила?

– Наверное.

– Послушай, я хочу дать тебе совет, Питу: когда эта старая ханжа отдаст концы, пошарь хорошенько повсюду; в шкафах, в матрасах, в горшках с цветами.

– Зачем? – спросил Питу.

– Затем, что ты найдешь там клад, вот зачем. Старые луидоры в шерстяном чулке. Да, именно в чулке, потому что в кошелек ее сбережения не влезут.

– Вы думаете?

– Я уверен. Но мы еще потолкуем об этом в свое время и в своем месте. А нынче нам предстоит небольшая прогулка. Книга доктора Жильбера у тебя с собой?

– Она у меня в кармане.

– Отец, – спросила Катрин, – вы все обдумали?

– Тому, кто делает доброе дело, думать нечего, детка; доктор велел мне читать людям эту книгу, распространять содержащиеся в ней принципы – значит, книга будет прочитана, а принципы распространены.

– Но мы-то с мамой сможем пойти к мессе? – робко поинтересовалась Катрин.

– Ступайте, – сказал Бийо, – вы женщины, а мы мужчины, это дело другое; пошли, Питу.

Питу раскланялся с г-жой Бийо и Катрин, а потом, гордый тем, что его назвали мужчиной, отправился вслед за фермером.

В риге собралось многочисленное общество. Бийо, как мы уже сказали, пользовался большим уважением своих работников, ибо, частенько ворча на них, сытно их кормил и хорошо им платил.

Поэтому все они поспешили откликнуться на его приглашение.

К тому же в эту пору народ был охвачен той странной лихорадкой, какая заражает все народы, готовящиеся взяться за дело. Удивительные, новые, почти непонятные слова слетали с уст, никогда прежде их не произносивших. То были слова «свобода», «независимость», «эмансипация», и, странная вещь, слышались они не только среди простого народа, нет, первыми их произносили дворяне, а голос простонародья был лишь отзвуком голоса знати.

Свет, который вскоре разгорелся так ярко, что стал источником пожара, пришел с запада. Солнце, разжегшее во Франции огромный костер, в огне которого устрашенные народы прочли написанное кровавыми буквами слово «республика», взошло в Америке.

Итак, собрания, посвященные политике, происходили чаще, чем можно было бы предположить. Люди, явившиеся неизвестно откуда, безвестные апостолы невидимого бога, скитались по городам и весям, сея повсюду семена свободы. Правительство, дотоле действовавшее так, словно его поразила слепота, пыталось взглянуть правде в глаза. Те, кто стоял во главе огромного механизма, именуемого государственным аппаратом, чувствовали, что некоторые части машины по непонятной причине отказывают. Сопротивление охватило все умы, хотя руки еще бездействовали; невидимое, оно было, однако, ощутимым, заметным, грозным, причем особенно грозным оттого, что, подобно привидениям, оставалось неуловимым и его можно было угадать, но нельзя было поймать.