Жан посмотрел на Жильбера, словно спрашивая у него разрешения, и доктор утвердительно кивнул ему головой.

Жан вышел.

Тайч накануне был очень болен; теперь он принялся брить и завивать своего господина.

– Между прочим, – сказал ему Мирабо, – ведь ты вчера прихворнул, мой бедный Тайч; как ты чувствуешь себя нынче?

– О, превосходно, дорогой хозяин, – отвечал честный слуга, – желал бы я, чтобы вы были на моем месте.

– Ну а я, – со смехом возразил Мирабо, – хоть ты и не слишком дорожишь жизнью, я не желал бы тебе быть на моем.

В этот миг прогремел пушечный выстрел. Где стреляли? Это так и осталось неизвестным.

Мирабо содрогнулся.

– О, – произнес он, приподнявшись, – неужто уже начинается погребение Ахилла?

Когда Жан вышел из дому, все бросились к нему, чтобы узнать новости о прославленном больном, и не успел он сказать, что идет за цветами, как с криком: «Цветы для господина де Мирабо!. – люди бросились в разные стороны; двери домов распахивались, жильцы выносили, что у кого было в доме или в теплице, так что меньше чем через четверть часа особняк наполнился множеством самых редких цветов.

К девяти утра спальня Мирабо преобразилась в настоящую клумбу.

Тайч тем временем доканчивал его туалет.

– Дорогой доктор, – сказал Мирабо, – я попрошу у вас четверть часа, чтобы попрощаться с одной особой, которой придется покинуть особняк одновременно со мной. Поручаю ее вашему вниманию на случай, если ее будут оскорблять.

Жильбер понял.

– Ладно, – сказал он. – Я оставлю вас одних.

– Да, но ждите в соседней комнате. Когда эта особа уйдет, вы уже не покинете меня, пока я не умру?

Жильбер кивнул.

– Обещайте.

Жильбер, всхлипывая, дал ему слово. Этот стоический человек сам был удивлен своим слезам: он-то думал, что философия помогла ему стать неуязвимым для чувств.

Он пошел к двери.

Мирабо его остановил.

– Перед уходом, – попросил он, – откройте мой секретер и дайте мне оттуда маленькую шкатулку.

Жильбер исполнил эту просьбу.

Шкатулка была тяжелая. Жильбер предположил, что она полна золота.

Мирабо знаком попросил поставить ее на ночной столик; затем он протянул доктору руку.

– Будьте так добры, пришлите мне Жана, – попросил он. – Жана, вы слышали? Не Тайча; мне трудно звать и звонить.

Жильбер вышел. Жан ждал в соседней комнате и вошел в дверь сразу же после того, как из нее вышел Жильбер.

Жильбер слышал, как дверь за Жаном закрылась на засов.

Следующие полчаса Жильбер употребил на то, чтобы сообщить о состоянии больного всем, кто толпился в доме.

Новости были отчаянные; доктор не скрыл от всей толпы, что Мирабо навряд ли переживет день.

Перед входом в особняк остановилась карета.

На мгновение Жильбер подумал, что карета приехала из дворца и поэтому ее почтительно пропустили, несмотря на общий запрет.

Он бросился к окну. Каким сладостным утешением для умирающего было бы знать, что королева беспокоится о нем!

Но это была простая наемная карета, за которой посылали Жана.

Доктор догадался, для кого была нужна карета.

И в самом деле, через несколько минут Жан вышел, провожая женщину, закутанную в длинное покрывало.

Толпа почтительно расступилась перед каретой, не пытаясь узнать, кто была эта женщина.

Жан вернулся в дом.

Мгновение спустя дверь в спальню Мирабо вновь отворилась, и послышался ослабевший голос больного, призывавший доктора.

Жильбер поспешил на зов.

– А теперь, – попросил Мирабо, – поставьте эту шкатулку на место, мой милый доктор.

Жильбер не сумел скрыть удивления, обнаружив, что шкатулка осталась такой же тяжелой.

– Не правда ли, удивительно? – сказал Мирабо. – Такое, черт возьми, неожиданное бескорыстие!

Вернувшись к постели, Жильбер нашел на полу вышитый платочек, отделанный кружевом.

Он был мокр от слез.

– Вот как, – заметил Мирабо, – она ничего не унесла с собой, но кое-что оставила.

Он взял влажный платок и положил его себе на лоб.

– Да, – прошептал он, – только у той нет сердца!.»

И он откинулся на подушки, закрыв глаза; можно было подумать, что он в забытьи или уже умер, если бы хрипы в груди не свидетельствовали о том, что смерть еще только вступает в свои права.