Белугин непонимающе хмыкнул. На самом деле врубился куда именно собрался отставник. Но на рать идучи не плачут, льют слезы на обратном пути. Если, конечно, остаются живыми.

Собеседники миновали кондитерский отдел, свернули к алкогольному.

— И на концерте, и на футболе тоже можно схлопотать бутылкой по башке от пьяного фаната. И не только бутылкой... Если честно, я сам волнуюсь.

— Ничего не скажешь, трогательно. Волноваться дуэтом — впечатляющее зрелище... Одного не могу уразуметь: зачем тебе, идиоту, надо было науськивать глупого мальчонку на Окимовск? Ведь ты знал на что его толкаешь.

Прошли по фронту разнокалиберных бутылок и бутылочек. Впереди — закуток, в котором управляющий задумал разместить рекламный отдел. С красочными картинками и текстами, поясняющими сказочную полезность тех же бифипродуктов. Или — сосисок российского производства. Или— клинского пива. Руки не дошли, вот и остался закуток пустым.

В него Лавр и затолкал управляющего. Белугин пару раз дернулся, потом поднял обе руки. Будто хотел защититься боксерским блоком. Или сдаться в полон. И тут же опустил их.

— Он сам... Никто его не науськивал... Считаю, все правильно: пусть попробует заработать, а не фишки переставлять. Грамотно и профессионально купить целый город, это как — пустяки? Из Богом забытого угла создать настоящий полигон, новое лицо провинции — это мало?

— Кому полигон, кому родная земля, — сердито пробурчал Лавр. — Понимать надо!

Пришла пора поудивляться Белугину. Это не треп в подсобке магазина или диспут за кулисами той же Думы — спор двух солидных людей. Неторопливая беседа, без фейерферкных всплесков и гневных тирад.

Надо же, отставной криминальный авторитет заботится о родной стране? В дурном сне такое не приснится.

— Нет там никакой родной земли, Лавруша! Миф это грандиозный, обычные народные сказки про муромского богатыря. Тебе, Федор Павлович, не говорить, мне — не слушать. Позорно для нашего возраста.

— Сказки, говоришь?

За ширмой напускного спокойствия выглядывала боль страдающего человека. За униженный народ, за его несчастное прошлое и бедственное настоящее, за изгаженные реки и озера, за разграбленное достояние. Нет, бывший авторитет не был таким уж урапатриотом, он смотрел на жизнь достаточно реально, не срываясь на обвинения и слезливые жалобы. Но не терпел барского пренебрежения, был уверен в возрождение великой России.

— Именно, что сказки! Заплеванная, загаженная земля с зажравшимися временщиками, управленцами и нищими, пришибленными обывателями. Для которых горячая батарея зимой — предел мечтаний, а свалка говна у крыльца — норма жизни. Сгнили старенькие ставеньки, отваливаются, шелушатся — починить, заменить лень, лучше надраться самогоном и увидеть сладкие сны. Старая патриархальная провинция покрыта струпьями... Ты сам прекрасно все это знаешь! Просто желаешь, извини, помотать сопли про все исконное, розовое с голубеньким и в зеленных палисадничках. Нетути ничего, Лавруша, проснись и оглядись вокруг. Нетути! Ничего не осталось! Сирень под окошком с"едена голодными козами, изъязвлена коростой... А Федьке твоему дай Бог силы содрать вонючую коросту, дать поджопник местным господам, которые без бумажки с изображением того же Франклина «здрасте» тебе не скажут! Я верю — у него получится!

Целый монолог и во здравие и за упокой!

Лавр с интересом оглядел поверх очков разрумянившееся лицо управляющего. Оказывается внешне спокойный и раздумчивый деятель не такой уж равнодушный зритель — настоящий воитель с несправедливостью. Такой же, как Федечка. Как он сам.

— Погоди, чего разорался?

— А ты чего наезжаешь, папаша обеспокоенный? Подбери слюнки, жалельщик. Таким сыном гордиться нужно, а не оплакивать горькую его судьбу.

— Так ведь авантюра...

— Даже ежели так? Железные дороги на Дикий Запад кто строил? Те же авантюристы.

— Какой еще Дикий Запад? — не понял Лавр.

— В Америке.

— Так они же стреляли там, в твоей дикой Америке?

— А ты разве не стрелял? Здесь, в России. И не так уж давно.

Лавр обеспокоено огляделся. Не подслушивает ли кто-нибудь излишне откровенные высказывания? Слева Богу, в закуток никто не заглядывает, в просматриваемом проходе только два грузчика выставляют на прилавки и витрины очередную порцию товаров. Увлеченные разгрузкой ящиков и коробок, они не глядят по сторонам, не прислушиваются.

Прав ведь дружан, более спокойно подумал он, до чего же прав! Стрелял и еще буду стрелять!

— Я — да. Убивал. Жизнь заставляла. Но не Федька. Не умеет он, не приспособлен. Порешат парня.

— Прищучат — научится. Невелика наука.

— Да знаешь ли ты, торговое брюхо, что в Окимовске всякие главначпупсы — фикция. Не они делают погоду, и не им в случае чего жать на курки, и не их хапальщиков нужно бояться. Там — Мамыкин, Мама!

Белугин отмахнулся. Будто согнал со своего модного пиджака наглую навозную муху.