Тот взглянул в глаза Стеньки и испуганно отшатнулся, зачем-то крестясь...

Миг – и купец отлетел спиной на толпу от удара в грудь. От второго удара в ухо он упал и жалобно завизжал.

– Так его, краснорылого нехристя! – зашумел народ.

– Вставай, еще раз заеду! – на радость толпе выкрикнул над побитым Степан.

Ярыжные кинулись на казака, но он отступил на шаг и подсучил рукава для драки. Один из ярыжных заколотил в тулумбас [Тулумбас – род бубна или небольшой барабан, употреблялся ярыжными вместо полицейского свистка], призывая на помощь.

– Уходи, казачок, уходи! В толпе тебя не найдут, мы прикроем! – подсказали Степану.

Через толпу уже проталкивались стрельцы. Народ «от греха» потек в разные стороны. Стрельцы и ярыжные обступили Степана. Недолгой была борьба: вывернув казаку за спину руки и толкая в шею, его повели в приказ.

Царская «привилея», данная донским казакам, не позволяла расправиться со Степаном, как с любым московитом: по закону, где было хоть два казака, они должны были сами судить третьего.

Рассмотрев подорожную грамоту Стеньки, его послали из Земского приказа с подьячим и со стрельцом в Посольский приказ, который ведал донскими делами.

В Посольском их встретил старик сторож.

– На кой леший вы его притащили, – ворчливо сказал он подьячему. – Ведаешь сам, до какого часа в приказах сидят. Веди назад, в Земский!

– Как хочешь, а нам до него дела нет, – возразил молодой подьячий. – Земский приказ не смеет держать донских казаков.

– Таскаться с ним еще по Москве! Мы иную заботу сыщем, – вмешался стрелец.

– И я не пойду назад! – заявил Степан. – Затаскаете тут по приказам туды-сюды! Что я – тать?!

– Идем, стрелец! – крикнул подьячий, уже повернувшись к дверям.

– Постойте, робята! – взмолился сторож. – Да как я с таким буянцем один?! Хоть его запереть пособите!

Но Стенька уже узнал о своих правах по пути в Посольский приказ от провожатого, молодого подьячего, который проникся к нему дружелюбием.

– Ты что, старый черт, царский указ нарушать?! – накинулся Стенька на старика. – В тюрьму меня, казака донского?!

– Ты не шуми, не шуми! – шепотом остановил его сторож. – Не то вот Алмаз Иваныч услышит. Ведаешь, что он нам с тобой сотворит?..

Однако Стенька поднял нарочно такой крик, что по пустым покоям, пропахшим пылью и плесенью, гулко пронесся отзвук. Со скрипом на шум отворилась дверь из какой-то комнаты, и показался рослый, не старый еще человек с холеной русой бородой, без кафтана, лишь в белой льняной рубахе с расстегнутым от жары воротом.

– Что стряслось? – строго спросил он.

– Из Земского привели казака донского, Алмаз Иваныч, – с низким поклоном сказал сторож. – Не смел я тебя тревожить...

– Кто привел, идите сюды, ко мне в горницу.

Наскоро расспросив подьячего о вине казака, Алмаз Иваныч отпустил его и остался вдвоем со Стенькой.

– Стало, ты мыслишь, что за правду вступился? – насмешливо спросил он, глядя в лицо Степана серыми, пристальными, усталыми от работы глазами.

– А что же он уговора не держит?! – запальчиво вскинулся Стенька. – Перво рожу побил мужику, а потом – все равно в приказ! Да еще наклепал про свою однорядку!

– А на что ж у царя на Москве приказы да судьи? Я мыслю, и без тебя разберут – как те звать-то? Степанка? – и без тебя, Степан, разберут! В Мунгальской орде и то судьи есть и свои законы. А ты не в орде – на Москве!

Дружелюбный голос думного, дьяка, прямой взгляд и его спокойная строгость внушили Стеньке доверие. Дьяк отложил пачку исписанных длинных «столбцов», придвинул к себе чистый листок бумаги и принялся молча что-то писать, глядя в Стенькину подорожную грамоту.

– Разин сын... Не того полковника Рази, какой на Украину к Богдану охотников собирал? Тимофея, что ли? – спросил дьяк.

– Его, – подтвердил Стенька, гордый тем, что в Москве, в Посольском приказе, тоже знают отца.

Думный дьяк качнул головой и вздохнул.

– Ты, знать-то, по батьке! И он во всем свете хотел правду устроить своими руками... Ан, может, для той великой правды ныне сам государь трудится! Может, и я здесь на ту же великую правду труды свои полагаю, – сказал дьяк, прихлопнув ладонью какую-то стопку бумаг, словно в них была сложена Тимофеева правда.

– Ведь Запорожье-то правду искало вперед у царя, да царь не послушал! – сказал Степан, с жарким желанием оправдать отца.

– А батька твой взялся наместо царя?! Все вы дети – что батьки, что сыновья! – заключил дьяк. – Державное дело – не шутка! Раз царь не послушал – знать, время тогда не пришло... Убили, что ль, батьку? – сочувственно спросил дьяк. – Я слышал – в конце войны он загинул.