«Кремень есаул!» – радостно подумал о нем Степан.

– Ты яму другому не рой. Бывает, и сам в нее попадешь! – огрызнулся Корнила.

«Обиделся, старый пес», – сказал про себя Степан. Корнила взглянул на него. Они встретились взглядами.

– Не отдадим, крестник, Дона боярам? – пьяно спросил Корнила.

– Не отдадим, батька крестный! – подражая ему, так же пьяно ответил Степан и тут же заметил, что, если бы он и не хотел подражать, сам язык его ворочался тяжело.

«Неужто я пьяный?! – мелькнула мысль. – Нельзя мне пьянеть!»

– Как на Украине, бояре хотят у нас насадить воевод, а старшинство купить чинами боярскими, как гетмана Брюховецкого, – говорил соседям Корнилин приятель Демьян Ведерников.

– А что ж, «боярин Корнила Яковлич Ходнев» – то не худо бы слышалось уху! – с насмешкой крикнул Степан. – Да ты, Демьян, зря не бреши: польстились бы вы на боярство – ан не дадут его вам. Серчают бояре, что вы вора Стеньку не задавили.

– Писали про то из Москвы, – дружелюбно признался Корнила. – Выпьем, Степан, чтобы не было никогда на Дону бояр! – громко воскликнул он, снова протягивая к Разину свою чашу.

«Здоров, старый черт! Пьет, пьет, а не свалится!» – подумал Степан. Он поднял свой кубок, и вдруг ему показалось, что свечи горят тускло, что всю землянку заволокло туманом, а уши его залепила смола...

– Не гневайся, крестный, больше не пью, – с трудом ворочая языком, произнес Степан, и какая-то злая тревога толкнула его сердце. – Фролка, сыграй-ка песню, потешь гостей! – громко выкрикнул он, чтобы отогнать от себя внезапный прилив беспокойства.

– Потешь-ка, Фрол Тимофеич! Сыграй, потешь! – загудели гости, и Фролка рванул струны...

Эх, туманы, вы мои туманушки,

Вы, туманы мои непроглядные,

Как печаль-тоска ненавистные...
–

запел Фрол. Голос его был нежный, дрожащий, словно струна, и все приутихли и смолкли, слушая.

Хмель кружил Разину голову. Песня Фролки брала за сердце. Она лилась высокая и протяжная, просясь на широкий простор. Ей было тесно в душной землянке, в табачном дыму, в копоти и хмельном чаду. "Выйти сейчас, вскочить на седло да и гнать по степи, вдогонку за дедом Панасом да Дроном... А тут будут сидеть, пировать, – небось с пьяных глаз не почуют, что я ускакал. А Алене велеть сказать: «Притомился Степан, рана на голове заныла, и лежит».

– Ваня, как там Каурка? – негромко спросил Разин конюшенного казака, сидевшего невдалеке за столом. Конюшенный знал уже, что атаман собирается ночью скакать за ушедшим войском и самому ему тоже велел быть готовым в путь.

– Кормится, батька! Добрый конек в наследство тебе остался. Ты не тревожься – все справно у нас на конюшне, – намекнул конюшенный, но, заметив строгое движение бровей атамана, замолк.

Ты взойди, взойди, солнце красное,

Над горой взойди над высокою.

Над дубравушкой над зеленою,

Над урочищем добра молодца...

Песню хотелось слушать и слушать; она таила в себе безысходную грусть, но от грусти этой делалось сладко.

– Врешь, Фрол! Не ту поешь! Дунь плясовую! – заглушая пение, хрипло крикнул Корнила.

Фрол замолк, поднял опущенные ресницы, весело и хитро усмехнулся и лихо щипнул струну, которая взвизгнула неожиданно тонко, по-поросячьи, всех рассмешив даже самым звуком.

Ходил казак за горами,

За ним девушки стадами,

Молодцы табунами...

Дрогнул дощатый пол землянки. Петруха Ходнев бросил под ноги шапку и первым пошел в пляс...

– Ходи-и-и! – тонко, заливисто грянул Юрко Писаренок.

Пошли наши гусли

Писать ногой мысли

С печи на лавку,

С лавки на травку...

Поднялся гомон. Все хлопали в ладоши, притопывали, присвистывали и подпевали в лад.

Плясали с гостями и кагальницкие казаки, все кипело, но Разин заметил, что лицо черкасского плясуна Еремейки Седельникова было испуганным, увидел, что вздрагивают седые усы Корнилы, что Петруха кому-то что-то шепнул и тотчас опасливо покосился на кагальницких. Иные черкасские гости, словно в каком-то смятении, подталкивали друг друга локтями, переглядывались и тотчас опасливо прятали взор...

«Хитрости нашей страшатся, сами ли затевают измену?» – подумал Разин.

– Тезка! – негромко позвал он Наумова. – А что там на дворе, как наши казаки?