Эх, надо бы надеть ермолку, но разве в этой синагоге есть ермолки? Положив на макушку носовой платок, открываешь дверь и в ужасе замираешь.

В храме, если его так можно назвать, вообще нет мебели. В дальней стене — альков, где когда-то хранилась «Тора». Перед альковом преклонила колени пожилая женщина. Что-то бормочет, похоже... Да, четки перебирает! При чем тут четки?! По морщинистым щекам текут слезы. Даже находясь рядом с ней, приходится вслушиваться, чтобы разобрать, что она бормочет.

— ...спаси нас от зла. Аминь.

— Джун Энгл?

Старуха не отвечает, продолжает молиться и перебирать четки.

— Славится имя твое, Мария, славится дитя, вышедшее из чрева твоего...

— Джун, я Джекоб Вайнберг.

— В час Страшного суда молись за нас, грешных!

— Джун, я хочу поговорить о докторе Адамсе, клинике и о том, что...

Костлявые пальцы судорожно впиваются в четки, старуха медленно поворачивает ко мне полные слез глаза.

— О клинике?

— Да, да! А еще о Гантерах и «инкубаторе»!

— Боже, спаси их души...

— Ну же, Джун, в вашем возрасте нельзя долго стоять на коленях... Давайте, я вам помогу! — Коснувшись лишенной плоти руки, бережно поднимаешь старуху на ноги. — Дело в «инкубаторе», да, Джун? Поэтому вы здесь? Епитимью исполняете?

— Тридцать сребреников.

— Да, — твой голос жутким эхом разносится по храму, — я все понимаю. Доктор Адамс и Гантеры большие деньги заработали. А что заработали вы, Джун? Вам хорошо платили? Расскажите об «инкубаторе». Сразу станет легче, вот увидите!

— Роза, сирень...

Неужели старуха сошла с ума? Для нее «инкубатор» все равно что теплица. Или ей лучше знать? Наверняка бывшая медсестра в курсе, что в «инкубаторе» разводили не цветы, а рожденных незамужними матерями младенцев.

— Фиалка, ромашка, маргаритка...

Сердце перестает биться. Все правильно, в определенном контексте все совершенно правильно!

— Это имена, Джун? Женщины в инкубаторе называли себя цветами?

— Так велел Орвал Гантер, — рыдает Джун, — чтобы никто не узнал настоящих имен. Девчонкам тоже было легче: стыдились ведь.

— Как они узнавали об «инкубаторе»?

— По объявлениям, — трет глаза старуха. — В газетах крупных городов есть специальные колонки для личных сообщений.

— Но ведь это очень рискованно! Полиция могла бы сесть на хвост...

— Только не Орвалу! Этот хитрец все предусмотрел. В объявлении говорилось лишь о пансионе для незамужних беременных. Что-нибудь вроде: «Вам одиноко? Квалифицированный персонал гарантирует высокое качество обслуживания и полную анонимность. У нас вы найдете внимание и поддержку». Боже милостивый, девчонки прекрасно понимали, о чем речь. Да они сотнями к нам приезжали!

Высохшее тело трепещет, Джун льнет к тебе, будто ты, как всемогущий, способен отпустить ее грехи.

— Этим женщинам хотя бы платили?

— Платили? — отстраняясь от твоей груди, фыркает Джун. — Нет, это они платили. Орвал брал с них по пятьсот долларов!

— Пятьсот долларов? — в ужасе повторяешь ты. — А бездетные пары, сколько с них брали?

— Обычно тысяч десять.

Десять тысяч в годы Депрессии, плюс сотни беременных, с которых тоже взималась плата... Да, Адамс-младший не преувеличивал, его отец и Гантеры зарабатывали на славу.

— Ева Гантер была еще хуже мужа! Настоящая дьяволица! Ее не волновали ни беременные, ни малыши — только деньги!

— Если вы знали, что они такие монстры, зачем согласились помогать?

Джун прижимает к груди свои четки.

— Тридцать сребреников... Пресвятая Дева Мария... Роза, Сирень, Ромашка, Лилия...

Схватив за костлявые плечи, заглядываешь старухе в глаза.

— Я представился Джекобом Вайнбергом, но, возможно, это не так. Думаю, мою мать звали Мэри Дункан. Я родился в августе тридцать восьмого. Когда-нибудь слышали ...

— Мэри Дункан? — всхлипывает Джун. — Если рожала у Гантеров, то наверняка под вымышленным именем: Ромашка или Орхидея... Кто знает...

— Родились близнецы, и Мэри подписала заявление, что отказывается от обоих...

— Близнецы родились у нескольких девчонок. Как радовались Гантеры! Еще бы, двадцать тысяч вместо десяти.

— Но родители взяли только меня... Близнецов что, всегда разделяли?

— Все упиралось в деньги! Если пара могла позволить себе лишь одного из близнецов, то разделяли. Кому отдали второго ребенка, установить невозможно.