— А кто должен был вас спрашивать? Кого он имел в виду? Полицию?

— Иммиграционные власти. Он, кажется, приехал в США незаконно. И это совпадает с тем, что рассказала мне потом его мать. Он убежал с одним из ее постояльцев, когда ему было шестнадцать лет, и, по всей вероятности, пересек границу США.

— А она назвала вам имя постояльца?

— Нет. Я вообще была поражена, что она мне так много о нем рассказала. Вы ведь знаете, как ведут себя бедные люди. Они очень подозрительны. Но я дала ей немного денег, и она разговорилась. — Тон ее голоса был презрительным. Возможно, она сама поняла это. — Знаю... я как раз тот человек, каким меня считает Джон. Я сноб и люблю деньги. Ладно. Я все поняла. Я бродила по трущобам Питта в это жаркое лето, как сучка, у которой течка. И все напрасно. Я могла бы оставаться дома. Его мать не видела его уже пять лет. Она и не надеялась его увидеть когда-либо. И я поняла, что окончательно его потеряла.

— Потерять его было нетрудно, — сказал я. — Да он и небольшая потеря.

Она посмотрела на меня, как на врага.

— Вы его не знаете. Джон в глубине души прекрасный человек, тонкий и глубокий. Это я виновата, что мы расстались. Если бы я могла понять его в то воскресенье, сказать ему те слова, которых он ждал, обнять его, он не встал бы на преступный путь. Это я одна во всем виновата, это я никуда не гожусь.

Она скорчила рожицу, как обезьянка, растрепала волосы, стараясь выглядеть как можно страшнее.

— Я ведьма.

— Успокойтесь.

Она смотрела на меня недоверчиво, держась одной рукой за висок.

— Как вы думаете, с кем вы разговариваете?

— С Адой Рейчлер. Вы стоите пятерых таких, как он.

— Нет, я никуда не гожусь. Я его предала. Никто не может меня полюбить. Никто.

— Сказал вам, успокойтесь! — Я очень разозлился.

— Не смейте со мной так разговаривать! Не смейте!

Ее глаза блестели мрачным блеском, как ртуть. Она побежала в конец сада, опустилась на колени у клумбы и спрятала лицо в цветах.

Спина девушки была изящной и прекрасной. Я подождал, пока она успокоится, и поднял ее. Она повернулась ко мне лицом.

Последние лучи света погасли на цветах и на озере. Наступила теплая и влажная ночь. Трава тоже стала влажной.

Город Питт был погружен в темноту. Исключение составляли редкие фонари на улицах, а также слабый свет, излучаемый звездами, которых было на небе очень много. Проезжая по улице, которую назвала мне Ада Рейчлер, я мог видеть реку, текущую между домами. Когда вышел из машины, я почувствовал ее запах. Громко пел хор лягушек, нарушая тишину летней ночи.

В окне на втором этаже красного кирпичного дома горел слабый свет. Пол на веранде заскрипел под моей тяжестью. Я постучал. Рядом с дверью в окне была выставлена табличка «Сдаются комнаты».

Над моей головой зажегся свет, и бабочки сразу же потянулись к нему, кружась, как снежинки. Из двери выглянул старик, склонив седую голову.

— Что вам угодно? — спросил он хриплым голосом.

— Я хотел бы поговорить с миссис Фредерикс, хозяйкой.

— Я мистер Фредерикс. Если вы хотите снять комнату, могу вам ее сдать.

— А вы сдаете на одну ночь?

— Конечно. Могу сдать прекрасную комнату, выходящую на улицу. Это будет вам стоить... Сейчас скажу. — Он погладил свой подбородок и засопел. Его голубые хитрые глаза изучали меня. — Два доллара?

— Сначала я хотел бы посмотреть комнату.

— Пожалуйста. Но постарайтесь не шуметь. Старушка, миссис Фредерикс, спит.

Сам он тоже, видимо, собирался спать. Рубаха его была расстегнута, и я мог пересчитать все ребра. Его широкие яркие подтяжки были спущены. Я пошел за ним по лестнице. Он старался подниматься очень тихо. На площадке приложил палец к губам. Из-за света, горящего в холле внизу, тень от его сгорбленной фигуры на стене напоминала орла.

Из глубины дома послышался женский голос:

— Куда это ты крадешься?

— Я не хотел беспокоить жильцов, — ответил он своим хриплым шепотом.

— Жильцы еще не вернулись домой, и ты это знаешь. Ты не один?

— Только я и моя тень.

Он улыбнулся мне, показав свои желтые зубы, надеясь, что я разделю с ним его шутку.

— Тогда иди спать, — позвала она.

— Сейчас приду.

Он на цыпочках пошел по коридору и позвал меня за собой. Мы вошли в дверь, и он тихонько закрыл ее. Какое-то время мы находились одни в темноте, как заговорщики, я даже слышал его взволнованное дыхание.

Старик зажег свет, потянув за веревочку у лампы, висевшей на потолке. Лампа закачалась на шнуре, отбрасывая тень до самого потолка и то освещая, то оставляя в темноте содержимое комнаты. В ней стоял письменный стол, столик с чашкой и кувшином для умывания и кровать с продавленным матрасом. Мебель напомнила мне мебель в комнате Джона Брауна в Луна-Бэй.

Джон Браун? Джон Никто.

Я посмотрел на лицо старика. Трудно было себе представить, что гены этого человека могли произвести на свет Джона. Если Фредерикс и был когда-то красивым мужчиной, то время унесло всю красоту. Его лицо стало пятнистой кожей, натянутой на кости и держащейся на них благодаря черным шляпкам гвоздей — его глазам.