О'Брайен выдал себя за рекрута, принадлежавшего к тому же отряду, а меня за своего брата, решившего лучше вступить в армию барабанщиком, чем расстаться с ним. Через полчаса мы пришли в Синт-Никлас и не без некоторого затруднения были впущены в один из шинков.

— Да здравствует Франция! — вскричал О'Брайен, подходя к окну и отряхивая снег со своей шляпы.

Через несколько минут мы уже сидели за хорошим ужином и очень сносным вином; хозяйка сидела с нами, слушая правдивые рассказы настоящих рекрутов и лживые О'Брайена. После ужина рекрут, тот самый, который заговорил с нами на дороге, вынул печатную бумагу, содержавшую в себе маршрут, и заметил, что мы отстали от других на два дня пути. О'Брайен прочел ее и положил на стол, потом, небрежно оттолкнув ее от себя, спросил вина. Мы сами мало пили, но зато усердно угощали их, и, наконец, рекрут начал рассказывать историю своего злополучнейшего брака; время от времени прерывал ее воплями и рвал на себе волосы.

— Ничего! — возражал О'Брайен через каждые две или три минуты. — Выпьем-ка еще!

Таким образом он продолжал их спаивать, пока те не завалились спать, забыв бумагу, которую О'Брайен незадолго перед тем украдкой стащил со стола. Мы также удалились в свою комнату.

— По его приметам, — заметил мне О'Брайен, — он так же похож на меня, как я на черта, но это ничего не значит — в рекруты никто не идет добровольно, а потому никто не усомнится, что все в порядке. Завтра нам нужно встать пораньше, пока эти добряки будут еще в постели, и намного обогнать их. Нам теперь нечего опасаться до Флиссингена.

За час до рассвета мы отправились в путь. Глубокий снег покрывал землю, но небо было ясно; пройдя без всяких затруднений города Аксель и Хюлст, мы прошли в Тернёзен и продолжали путь свой к Флиссингену в обществе дюжины отставших от главного отряда рекрутов. Когда мы подошли к этому городу, часовой спросил нас, не рекруты ли мы. О'Брайен отвечал утвердительно и показал свою бумагу. Часовой записал в книгу его имя, то есть имя лица, которому принадлежала бумага, и сказал ему, чтобы к трем часам он явился в главный штаб.

Мы вошли в город, восхищенные своим успехом; О'Брайен вынул письмо, полученное на постоялом дворе от женщины, помогавшей моему бегству, когда он выдавал себя за жандарма, и, прочитав адрес, принялся отыскивать улицу. Скоро мы нашли этот дом и вошли.

— Рекруты! — вскричала хозяйка, взглянув на О'Брайена. — У меня же полный дом постояльцев. Это какое-нибудь недоразумение. Где ваш приказ?

— Читайте, — отвечал О'Брайен, подавая письмо. Она прочла письмо и, спрятав за пазуху, попросила

О'Брайена следовать за ней. Мы очутились в маленькой комнатке.

— Что я могу сделать для вас? — сказала хозяйка. — Я употреблю все, что только в моих силах, но, к несчастью, вы выступаете из города дня через два или три.

— Не бойтесь, — отвечал О'Брайен, — мы поговорим об этом со временем, а покуда позвольте нам остаться в этой маленькой комнатке; мы не желаем, чтобы нас видели.

— Как же так? Вы рекрут и не желаете, чтобы вас видели! Не хотите ли вы уж дезертировать?

— Отвечайте на мой вопрос: вы прочли письмо — намерены ли вы поступать сообразно его содержанию по просьбе сестры?

— Клянусь спасением, я готова, хотя бы пришлось пострадать за это. Она добрая сестра и не стала бы писать так серьезно, если бы не имела на это достаточных причин. Мой дом и все, что в нем находится, к вашим услугам.

— Но, — продолжал О'Брайен, — положим, я хочу дезертировать. Станете вы помогать мне?

— Даже с опасностью для собственной жизни, — отвечала хозяйка. — Ведь вы помогли моей сестре, когда она находилась в затруднительном положении.

— Хорошо. Теперь я не хочу задерживать вас: я слышал, вас звали несколько раз. Пришлите нам обедать, когда придет время; мы останемся здесь.

— Если я понимаю сколько-нибудь в физиогномике, как, бишь, это называется, — заметил О'Брайен, когда хозяйка нас оставила, — это честная женщина. Я могу ввериться ей, но не теперь, нужно подождать, пока уйдут рекруты.

Я согласился с О'Брайеиом, и мы остались в комнате, беседуя друг с другом, пока хозяйка не принесла нам обедать.

— Как вас зовут? — спросил О'Брайен.

— Луиза Эсташ; вы могли прочесть это в письме.

— Вы замужем?

— Да, уже шесть лет. Мой муж редко бывает дома, он лоцман во Флиссингене. Тяжелая жизнь, тяжелее солдатской! Кто этот мальчик?

— Это мой брат; он намерен, если я поступлю в солдаты, записаться волонтером в барабанщики.

— Бедняжка!

Гостиница была полна рекрутов и прочего народа, так что у хозяйки была пропасть дела. На ночь она провела нас в маленькую спальню, находившуюся возле комнаты, которую мы занимали.

— Вы здесь почти одни; рекрутам, как я слышала, назначен смотр на плацу завтра в два часа; пойдёте вы?

— Нет, — отвечал О'Брайен, — но это ничего, подумают, я отстал.

— Хорошо, — отвечала хозяйка. — Делайте, как знаете; вы можете положиться на меня. Однако я так занята, что, пока они не уйдут, едва ли буду иметь время поговорить с вами.