Кажется, стражники давно угомонились и забыли о Солле; кажется, стояла уже ночь, глухая и безлунная, освещаемая лишь несколькими фонарями. Под одним из фонарей темнела широкая, приземистая кладка — то был колодец, из которого прибывшие в город путники обычно поили усталых лошадей. Сейчас здесь было пусто.

Эгерт приблизился — колодезная кладка пронзила ладони холодом — и заставил себя заглянуть во влажно пахнущую темноту. Поверхность воды, круглая, как зеркало, отражала тусклый фонарь, чёрное небо и человеческий силуэт, будто вырезанный из закопчённой жести.

Он спешил. Поблизости нашёлся обломок булыжника — холодный и тяжёлый, как надгробная плита. Надо было привязать камень на шею — но верёвки не было, а пояс всё время соскальзывал. Суетясь и всхлипывая от страха, Солль расстегнул, наконец, рубаху и с трудом засунул булыжник за пазуху — прикосновение камня к обнажённой груди заставило его передёрнуться.

Обеими руками удерживая за пазухой камень, он снова навалился на кладку и минуты две стоял, отдыхая. Город спал; где-то в тёмной вышине поскрипывали под ночным ветром невидимые флюгера, да слышалась издали перекличка ночных сторожей: «Спите споко-ойно, честные жи-ители…»

Спи спокойно, сказал себе Эгерт. Изо всех сил, как любимого котёнка, прижал к себе камень; перекинул тяжёлую, как бревно, ногу через стенку колодца.

Он сидел на каменной кладке верхом; ещё усилие — и другая нога, непослушная, онемевшая, свесилась над водой. Теперь Солль лежал на кладке животом, ноги его внутри колодца не имели опоры, оставалось только зажмуриться, оттолкнуться от колодезной стенки руками и коленями — и тело опрокинется навзничь, ударится о воду, и камень, спрятанный за пазухой, тотчас же потянет на дно, и вода смоет с Эгерта страх и унижение, надо только…

Мышцы его свело судорогой. Из последних сил давя в себе страх, он пытался разжать синие, мёртвой хваткой вцепившиеся в кладку пальцы. Если б можно было с размаху садануть хлыстом по трусливым рукам… Но у Эгерта не было помощников, а камень за пазухой мешал дотянуться до пальцев зубами и укусить их, заставляя разжаться. Ещё усилие, ещё…

Но тут ужас смерти сорвал, наконец, плотину.

Солль вцепился в стенку колодца всем телом, локтями, ступнями, коленями; уже не помня себя и собой не владея, ринулся вперёд, хватая воздух ртом, желая выскочить из собственной кожи и бежать, бежать, спасаться… Захлёбываясь страхом, он свалился с кладки на землю, булыжник выкатился из-за пазухи, а Эгерт, всё ещё безумный, отполз прочь, дрожа и всхлипывая.

Из полосатой будки у ворот выглянул стражник — и, не увидев никого и ничего, спокойно нырнул обратно. «Спите споко-ойно…» — перекрикивались сторожа.

Прислонившись спиной к фонарю, Эгерт сумел, наконец, взять себя в руки — и только тогда осознал глубину пленившей его западни.

Он не хозяин себе. Страх сделал невыносимой его жизнь и невозможной — смерть. Он не сможет уйти; весь человеческий век, всю долгую, до старости, жизнь он будет бояться, бояться, и унижаться, и предавать, и сносить позор, и ненавидеть себя, и гнить заживо — пока не сойдёт с ума…

Нет!! — закричала душа Эгерта Солля. Нет…

Рубашка лишилась уже всех своих пуговиц; Эгерт схватил булыжник на руки, как мать любимое дитя, кинулся к колодцу, одним прыжком взлетел на край…

Ему не хватило доли секунды, потому что, увидев тёмную воду внизу, страх смерти сломил его волю, как ребёнок ломает спичку, и дал опомниться только на земле, где Солль трясся, скорчившись, как новорождённый крысёнок…

Он плакал и грыз пальцы. Он звал на помощь светлое небо — но небо оставалось тёмным, как это бывает ночью. Он хотел умереть и пытался остановить своё сердце усилием воли — но сердце не слушалось и билось по-прежнему, хоть и неровно и болезненно…

Потом он почувствовал на себе взгляд.

Никогда ещё Эгерт так остро, так явно не чувствовал кожей чужих взглядов; он сжался, не решаясь шевельнуться, но взгляд, вопреки его надежде, не исчезал. Взгляд лежал на плечах, как тяжёлые ладони; Солль стиснул зубы и медленно поднял голову.

В пяти шагах от него стоял, залитый светом фонаря, незнакомый, седой человек. Лицо его, немолодое, безбородое, покрытое узором морщин, казалось непроницаемым, как маска. Человек стоял неподвижно и разглядывал Солля с непонятным выражением в спокойных, чуть прищуренных глазах.

Эгерт перевёл дыхание — ему почему-то сразу стало ясно, что незнакомец не оскорбит его и не ударит, но вместе с тем на дне души заворочалось совсем иное, не похожее на обычный страх беспокойство. Ему захотелось, чтобы свидетель его позора и отчаяния поскорее сгинул в ночи; давая понять, что присутствие другого человека ему нежелательно, Солль отвернулся.

Прошла ещё минута. Пристальный взгляд ни на секунду не оставил Эгерта в покое.

Солль мучился, как на раскалённой сковородке; наконец, терпение его иссякло, и он решился заговорить: