– Ты права, – сказал Юстин, закрывая глаза. – Тебя не обманешь… Конечно, я знал.

…Он чувствовал, как выступают на глазах слезы. Не от горя; Анитины губы были средоточием всей на свете нежности, у Юстина будто горячее солнце взорвалось внутри, он плыл, как в топленом молоке, и ничего, кроме Анитиных увлажнившихся глаз, не видел.

– Тили-тили… – еле слышно пели в ушах несуществующие голоса.

По навесу стучали капли, Юстин плавился в своем счастье, пребывал в своем счастье, в их общем, разделенном, оранжевом и синем, ярком солнечном счастье. Потом они долго лежали, убаюкивая друг друга, не было холодно, ни о чем не надо было беспокоиться, и закопченное Анитино стеклышко с отшлифованными краями лежало у Юстина на голом плече.

Потом он заснул.

Только месяц спустя после визита вербовщиков дед почувствовал в себе достаточно сил, чтобы выйти «в мир». Юстин отговаривал его, но дед был непреклонен; выстругал себе палку, обмотал ноги тряпками и пошел – до ближайшего хутора, за новостями.

Вернулся на другой день – прихрамывающий, но довольный.

Новостей и в самом деле оказалось выше крыши. Краснобрового свергли; говорят, сам он сгинул где-то в горах, сорвался с кручи, уходя от погони. Ушастый Звор вошел в княжью столицу, одним указом низложил всех княжьих советчиков, наместников и начальников и другим указом назначил своих – и они разъехались по городам и поселкам, потрясая оружием и верительными грамотами, сопровождаемые многочисленной угрюмой стражей. Цены на хлеб подскочили втрое; народ на всякий случай затаился, прекратил всякую торговлю, спрятал все, что можно было припрятать – до выяснения обстоятельств, пока не станет понятно, чего от новой власти ждать.

– Теперь свободно можешь ходить, Юс, – говорил дед, почесывая бороду. – Ты теперь не дезертир… Ты теперь можешь хоть куда наняться, хоть где поселиться, нам-то с тобой конец Краснобрового – в радость, ну его, кровопийцу…

Юстин отмалчивался. Умом понимал, что дед говорит о важном, но никак не мог заставить себя озаботиться свержением Краснобрового, подорожанием хлеба и новыми наместниками. Ему было даже обидно, что дед так уж поглощен пугающими и радостными новостями; ему даже страшновато было оттого, что его собственные мысли соотносились с дедовым рассказом, как небесные облака – с псовой охотой в далеком лесу. Пугающе, шумно, кроваво – но далеко внизу, подернуто дымкой, безразлично…

Все, что происходило в эти дни с ним и с Анитой, казалось ему столь же значительным, как солнце и луна. Как небо и яблоки. Как жатва.

Они купались на отмели вдали от берега. Вместе грелись на плоском бородатом камне – нагишом; это было прекрасно и мучительно. Мелкие ракушки впивались в бока; Анитины волосы вплетались в морскую траву.

– Какое бесстыдство, – блаженно шептала Анита, глядя в небо.

Нигде-нигде на свете не было ни души.

Дни шли один за другим, как ожерелье из белых черешен; дни были солнечные, ночи – короткие, вечером Анита уходила, чтобы вернуться наутро.

– Юс… – сказал однажды дед, когда звездным вечером они улеглись спать во дворе, под небом, дед на телеге, а Юстин под телегой. – Ты уже знаешь, кто она?

– Нет, – сказал Юстин, с которого моментально слетел весь сон.

Дед посопел; за этим сопением стояли долгие дни, когда Юстин уходил на рассвете и возвращался в сумерках, вечера, когда дед косился на Юстина, желая и не решаясь о чем-то спросить, но Юстин не замечал этих взглядов и счастливо засыпал на соломе, и ему снилось утро…

– Юс, – сказал дед, и сквозь щели в телеге на Юстина упало несколько соломинок, – я ведь жду все, жду… Думаю, Юс мой женится, жену приведет, будут дети… Ты ведь не дезертир теперь, ты в законе. Можешь жениться хоть на ком хочешь. Парень ты видный… красивый, здоровый, умный… А я больной уже и старый, Юс. Сколько проживу – неизвестно… Ты бы спросил у нее – пойдет она за тебя замуж? Если она совсем уж… человек?

«Пойдешь за меня замуж?»

Сколько раз он задавал ей этот вопрос. То грозно, то мягко, то просяще, то небрежно. Сколько раз он спрашивал ее – в мечтах.

Сколько раз, открыв рот, он закрывал его снова. Она спрашивала – что? И он отзывался – нет, ничего…

А потом зарядили дожди на целую неделю.

А потом…

– Юстин! Юс! Вставай… Пожалуйста…

Он протер глаза. Была ночь; он содрогнулся, вспомнив, как она снилась ему накануне визита вербовщиков. Что, неужели опять беда?!

Но она не снилась. Она стояла рядом и трясла его за плечо. Ночью! В доме!

– Что? – спросил он, перехватывая ее руку.

– Отец все знает, – сказала Анита в темноте. – Юстин… Теперь или мы бежим – или ты меня больше никогда не увидишь.

– Мы бежим, – легко согласился он.

Как ни тихо шептались они – сопение деда на лавке прервалось.

– Мы бежим, – повторил Юстин уже не так уверенно. – А куда?

– Я добыла другое стеклышко, – сказала Анита. – Две его половинки. Я знаю место, куда оно ведет. Это очень далеко. Даже отец, может быть, не найдет нас… Только смотреть надо не на солнце, а на луну.