Воздух шатра был пропитан резким, сильным запахом. Один из углов приспособили под туалет, но человеческие отходы почти не ощущались рядом с этой лишающей сил вонью. Впервые Лэйк осознал, что «запах страха» не просто образное выражение; он действительно существует. Мощное смешение адреналина и ферромонов — неожиданно отвратительное...

Когда мужчин увели, многие сели на пол и безутешно заплакали. Рене тихо всхлипывала, видя, как забирают мужа ее подруги. Лэйк мог только порадоваться, что снаружи темно. Иначе сквозь прозрачные стены пленники увидели бы, что происходит с их сотоварищами.

— Сичей. Сичей... — прошептал он, обращаясь к Родни, однако старик по-прежнему напевал себе под нос. Он занимался этим последние несколько минут, и Лэйк ощутил, как в нем поднимается волна ярости.

— Ради всего святого, сичей! — Он схватил старика за одеяло, накинутое на плечи, и хорошенько встряхнул его. — Надо выбираться отсюда. Прекрати!

Родни не послушался; его губы по-прежнему двигались. Лицо старика было так близко, что Лэйк чувствовал его дыхание у себя на щеке.

— Сынок. — Рене положила руку ему на плечо и притянула к себе. — Он делает то, что имеет для него смысл. Не осуждай его за это.

— Почему? — рявкнул Лэйк. — Я не понимаю, как можно сидеть в углу и не пытаться ничего предпринять.

— А что ты предлагаешь? — Рене спокойно взглянула на сына.

— Не знаю. — Лэйк обвел глазами помещение, прикидывая, сколько здесь осталось дееспособных людей. — Но когда они явятся в следующий раз, мы должны дать им отпор.

В «пустоте» что-то неладно. Талискер неоднократно пересекал ее, и в этом месте всегда царила тишина, недвижность, покой. Бесконечное пространство, где нет ничего. Вполне достаточно, чтобы свести человека с ума.

Теперь все изменилось. В «пустоте» были цвет и звук. Цвет — зубчатая арка изогнутых молний, а звук... Странный, не похожий ни на что, Талискер не взялся бы его описать. Дрожащий, извивающийся, корчащийся звук. Он не порождал эха, потому что не было тверди, от которой звук мог бы отражаться. Правда, он и без того был так невероятно громок, что становилось больно ушам. Талискеру показалось, что «пустота» готова взорваться и разлететься в ничто. Хрупкое равновесие межвременья может не выдержать надвигавшейся катастрофы, каковы бы ни были ее причины. Талискеру не хотелось даже думать о том, что станется в этом случае с ними. Само собой, он не стал делиться опасениями с Малки, который и без того чувствовал себя неуютно.

— И что, мы так и будем болтаться по «пустоте» взад-вперед, пока не напоремся на них, да? — сварливо спросил Малки. — Сколько, по-твоему, это может продолжаться?

— Помолчи, Малк, ладно?

— А когда найдем их — что скажем? Если я правильно помню, они не особо общительны... Или здесь какой-нибудь другой легион мертвецов, который еще не разучился разговаривать и слушать? Черт возьми, они нас даже не увидят!

— Малк, не мог бы ты просто заткнуться?

— Извини. Во всем виноват проклятый шум... У меня от него кожасморщивается.

— Да, я понимаю. — Талискер медленно шел вперед, держа Бразнаир словно фонарь. И камень освещал «пустоту», хотя бесформенное серое ничто было еще более пугающим, нежели тьма.

— Мелисенда думает, что Бразнаир привлечет их внимание... Во всяком случае, заинтересует сидов, и они придут всем стадом.

— Ну да, на стадо они больше всего и похожи. На стадо овец! Хотя нет, пожалуй, у овец все же побольше мозгов.

— Гм...

— Дункан, я не понимаю. Нам говорили, что «пустота» бес... безгранична, так? Значит, тут можно ходить до бесконечности?

— Хм-хм...

— Послушай, этак мы их никогда не найдем. И они могут находиться в тысячах миль от нас. Они просто не почувствуют Бразнаир.

Талискер остановился и обернулся к другу. Бледное лицо горца, освещенное зеленым светом Бразнаира, казалось еще более неживым, чем обычно. Он выглядел изможденным и усталым, щеки провалились, а уголки губ съехали вниз, делая его физиономию похожей на венецианскую «маску печали».

— Хороший вопрос, Малк, — вздохнул Талискер. — Но у меня есть теория, что границы «пустоты» определяются теми людьми, которые в ней находятся. Для каждого она своя. Мы обречены найти потерянные души, и мы их найдем. Что тебя тревожит?