Он до сих пор не рассказывал ей о том, каким не вполне гуманным способом ему удалось выжать из державного тестя секрет ее пробуждения; удержался, не передал и чудовищных отцовских слов: «Пусть она лучше не просыпается»… Да, как видно, догадалась она, что державный венец ближе к сердцу, чем дочь единственная.

— Да не захочет она царствовать, — проговорил он убежденно. — И слава всем чертям Вселенной.

— Ой, не зарекайся, князь, плохо ты у своей благоверной натуру ейную выведал. Это она на семью свою сейчас злобится, крепко, видать, на горло ей наступили. Вот и ты ентого ярма не тяготи.

— Я?!

— А то я, что ль? Девки-то все как из-под батюшкина пригляда упорхнут, так под мужнин сапог и угораздят. Был бы ты об ейной душе попечителей, не в одиночку по лесным дорогам шастала бы.

Он невольно вздохнул: что-то в этом было… И вдруг с досадой понял, что они уже долгое время топчутся перед самым караульным корабликом, распахнутым на обе стороны и служившим воротами в Бирюзовый Дол. Пыметсу, наряженный в этот день на сторожевой пост, наблюдал за ними с недоумением — никогда еще командор не удостаивал старую воеводиху столь длительной беседой.

— Послушай, Паянна, — не выдержал Юрг, — признайся мне, так сказать, под занавес: и что это тебя все время тянет придумывать какую-нибудь мороку на нашу и свою голову? Отдыхала бы себе на старости лет, ты ведь руки свои в весеннем краю до костей отмозолила!

Тьфу, черт, сам, в конце концов, заговорил с ней на манер бабки деревенской!

— Что, правда, то правда, — согласилась Паянна не отнекиваясь. — Но только в весеннем моем краю говаривал мне один старый конюший: ежели рогат тебе служит — кинь ему охапку травы, и будет с него. А вот когдыть ты служишь рогату, то убери перед ним все камни с той дороги, что ведет к лугам полнотравным. Я служу верно, князь.

Когдыть… Ох, мать мою до дна глазного яблока, как говаривал космодромный эскулап Стамен в лучшие времена!

А Паянна, запрокинув голову, глядела в потемневшее небо, точно пыталась отыскать далекую звездочку своей делла-уэлла Тихри. Как показалось командору с тоской.

— Ну, лады, — хлопнула она себя по бокам. — Кончен на том мой сказ. Ты только допреж поры-времени княжне не проболтайся, да и толстомордику ентому, что на карауле, накажи держать язык вонутри хлебалки… Да я сама его настрожу.

Последнее заключалось в красноречивом шлепке по губам, которым Паянна наградила Пыметсу проходя мимо, и пудовом чугунно-черном кулаке, проплывшем у него перед носом на отнюдь не безопасном расстоянии.

Командор в очередной раз вздохнул и весь остаток дня был до странности немногословен, чем весьма порадовал супругу, которая справедливо опасалась возврата к разговору о ее постоянных отлучках. Но Юрг упорно молчал, и когда они затворились в своей полутемной спаленке, ей срочно потребовалось изыскивать нейтральную тему для традиционной вечерней беседы:

— А кстати, муж мой, любовь моя, что это за ребячьи конфликты на мифологической почве? Помню, когда ты меня в подземелье нашего замка сказками забавлял, я воспринимала их не так придирчиво…

— Подрастающее поколение, знаешь ли, чересчур критически настроено. Вопросы задавать начали, доросли — хотя у нас на Земле такие карапузы только «ма-ма» да «бу-бу» лепечут. А я ведь, если честно признаться, только рассказывать могу, а вот комментировать — увольте!

— Бедненький ты мой, — сонно протянула она, чтобы хоть что-нибудь сказать.

— А что? Ведь если трезво рассудить, то Али-Баба — ворюга беззастенчивый, жена его — врунья; о Язоне с его дубленкой, у спящего дракона умыкнутой, и говорить не приходится. А Геракл, тот и вовсе экологический бандит: дикую лань керинейскую, самочку на выданье, поймал и к царскому столу доставил; льва пещерного, вымерший, между прочим, вид, по черепу звезданул дубиной, после чего придушил; трехголовую змею-мутанта огнем пожег, подземных собачек и свинок-вепрей там всяких обижал ну прямо по-хулигански, о птичках меднокрылых и говорить не приходится…

— Негодя-а-ай… — зевнула принцесса.

Это еще не проблемы, это цветочки! А вот скажи, как на пальцах объяснить этим не по возрасту развитым малолеткам, что родителями Геракла считались Алкмена и Амфитрион, и, тем не менее, он был сыном Зевса? А что они с братцем Ификлом были двойняшками, но от разных отцов? Мамочка, однако, была зело шаловлива… А его негалантное обращение с Ипполитой, царицей амазонок? Овладеть поясом — это в традициях поэтического иносказания означало попросту трахнуть. Извини. Но ведь как? Хоронить же потом пришлось старую деву. Ну а то, что он целый год носил женское платье, доказывает только то, что в эллинском обществе не считалось зазорным и…