Шрифт:
Штаты соединенные (промтоварн.)
Шумила (темное слово)
Шустёрый (например – плутяга)
Зачитавшись, Ляля выхватила наугад еще один листок.
Сурло (муз. пед. жаргон. «Выньте сурло из тарелки,
Иванов!»)
Сурлять (непристойн.)
Солоп (бранн. муз. пед. жаргон)
Соскочи! (выражение)
Стук-стук (выражение)
Схрапа (темное слово)
– «Сэ» у тебя, глазастик, еще не закончено!
– С тобой, небось, закончишь.
– Эт точно…
– Ладно, Застрелись, приходи вечером. Я тебе прочту диссертацию на тему: «Образ Гурия Лишнего в поэзии молчания». Или еще лучше, закончим на букву «е»: Едиот?
– Ты опять дразнишься?
– Повторяю еще раз: Едиот?
– Ахронот!
– Едиот?
– Ахронот!
Глава двенадцатая
В «ДОПРах» («Цыганочка»)
Ночь уже началась и ступала по Москве страстно и немо. Она шла, но никто ее не слышал. Хотя все мы – дядя Коля пожарник с банкой грибов, трехзвездочный мильтон, водитель, двое в штатском и я – были этой ночью поглощены, были растворены в ней до шерстинки, до косточки, до потери пульса, ума и сознания!
Опьяненный дивной ночью, я пришел в себя только в КПЗ.
«Клоповник», «обезьянник» – все эти чарующие наименования появились позже, потом. А тогда КПЗ – это была просто камера предварительного заключения. И все. Без всяких метафор.
В отделенческом КПЗ, расположенном где-то в центре – улицу я определить не смог, – никого, кроме спавшего прямо на полу старика не было. Что лежит старик – я установил по костылю, притулившемуся в углу камеры и по торчащей вбок сивой бороденке.
Погоревав о пропавшей ночи, я уже приготовился где-нибудь пристроиться и уснуть, как вдруг дверь камеры отворилась, и вошел суетливый, очень высокий и плотный человек в штатском. Лицо штатского было подобно красному болгарскому перцу. За штатским робко выступал мильтон в форме.
– Ну? Кого мочить? – прорычал суетливый, и болгарская краска чуть отхлынула от его лица. Это показалось неестественным, потому как и суетиться, и бледнеть «перцу» было абсолютно незачем. Мышцы были при нем, ноги торчали столбами, шея – пеньком. Не понял я и значения слова «мочить». В непрямом значении я слышал это слово впервые. Почему-то подумалось о прачечной, а потом о милицейско-тюремной дезинфекции.
Мысль о том, что суетливый здоровяк запросто может оказаться банщиком или парикмахером, может остричь мои длинные, так нравившиеся Ляле Нестреляй, О-Ё-Ёй и Мите Цапину волосы, слегка сдавила горло.
– Ну, тебя спрашивают! – Здоровяк пнул ногой старика с костылем. Старик оказался не таким уж и старым. Он сел, сморкнулся и хитро стрельнул глазами в мою сторону, словно вопрос о дезинфекционном макании в хлорку относился больше ко мне, чем к нему. Потом неожиданно рассмеялся:
– А я почем знаю?
– Не знаешь? А ты? Ты тоже не знаешь? – обернулся здоровяк ко мне и вдруг подбросил – нервно и негодующе – руки к своему подбородку.
Руки здоровяка заметно вздрагивали. Не дрожали, а именно время от времени конвульсивно вздрагивали.
– Мочить! Мочить! Кого? Где? – задергался, не находя рукам дела, здоровяк.
Тут из-за спины нервного здоровяка вышел незнакомый младший лейтенант. Он сказал:
– Кончай людей пугать, Юрчишин! А вы, гражданин Евсеев, идемте со мной. Так приказано.
– А я? Я? – как-то весело и не к месту отважно выкрикнул бородач с костылем. Костыль он теперь держал в руках и даже легонько им по цементному полу постукивал.
– А ты подождешь. Невелик барин.
Бородач тут же засунулся в норку, то есть вмиг закрыл глаза и картинно загородился от милиционеров лохмотьями…
В кабинете второго этажа сидел капитан. Видимо, начальник или заместитель начальника. Он с выражением сугубого неодобрения разглядывал у себя на столе какие-то бумажки.
– Ну, – не то спросил, не то приказал он.
– Вот, доставили как приказано, товарищ капитан.
– Вижу, что доставили. Как же так, – он заглянул в бумажку, – Борислав Тимофеевич?
Не зная, что отвечать, я недоуменно пожал плечами.
– Личность мы вашу уже установили. Это нам – раз пукнуть. Но вот что-то ни личность ваша, ни поведение у нас симпатии не вызывают. Да еще и паспорт предъявить не сумели… Куда это он девался, ваш паспорт? А?