Кое-как собрав мысли и поправив за спиной верного Витачека, я тихо выпалил:

– Мне кажется… мне… Такие вопросы в одну минуту не решают!

– Почему же в одну минуту? – Профессор Гольц, остававшийся единственным весельчаком в нашей занудной компании, включая сюда и не подымавшую глаз то ли от срама, то ли от насморка секретаря Зою Ильиничну, кокетливо распрямился. – Почему в одну минуту? Вот докладная вашего преподавателя, в которой еще очень, очень давно… Так, Силантий Сидорович?.. было указано: «… Не уделяет должного внимания скрипичной технике… Не использует всех возможностей коллекционного инструмента». Я как прочел сегодня утром, так и обмер! Ви представляете? Не использует возможностей! Но… не использовать всех возможностей – недопустимо. Однако есть… и в этом я соглашусь с мосье Дулебиным… – В голосе профессора послышалась легкая ненависть по отношению к старшему преподавателю. – Да, мосье Дулебиным. Есть люди, которые по достоинству оценят инструмент Витачека…

Тут в голове моей повернулся какой-то винтик. Я со страхом вдруг понял: вот оно, вчерашнее предложение бузукиста-балалаечника! Через меня это предложение «не прохиляло». Значит, попытаются добыть скрипку через кого-то другого… Хотя нет, не может быть!

Я попытался поймать взгляд старшего преподавателя Дулебина или, на худой конец, взгляд профессора Гольца.

Но они смотрели мимо меня, смотрели вдаль и вперед! Они оценивали достижения кафедры с иных, недоступных мне точек зрения. И меня в этих светлых вспышках дулебинско-гольцевского зрения, конечно же, не было!

Старший преподаватель нетерпеливо дрогнул щечкой – одной, потом другой: пора было кончать.

Тут я некстати улыбнулся. Улыбнулся, потому что про себя опять назвал Силантия «старшим вiкладачом».

Причиной улыбки был сам Силантий Сидорович.

Недели три назад, вызвав меня с истмата в класс по специальности, он закинул ногу на ногу и осведомился, хорошо ли я знаю украинский язык. Получив утвердительный ответ, Силантий сразу перескочил на другое: стал возбужденно говорить о том, как много я «успел» и что Концерт № 4 Моцарта и два каприса Паганини (4-й и 20-й) в моем исполнении должны, без сомнения, понравиться на кафедре. Подавая на прощанье руку, Силантий между прочим спросил:

– Да, а что такое по-украински «вiкладач»?

– «Старший вiкладач» или просто «вiкладач»?

– А тут есть разница? – вдруг испугался Дулебин.

– Разницы почти нет… – Я хотел уже в духе институтского юмора добавить: «Если закладывает старший преподаватель – это пустяки, а если просто преподаватель – то это, конечно, непорядок». Однако сдержался и уже без всякого юмора пояснил: – «Вiкладач» – это по-украински преподаватель…

Тут я очнулся и стряхнул с себя воспоминания, потому что услыхал свое любимое слово: «приемчик».

Слово это было обожаемо и профессором Гольцем.

– …Приемчики у Эфсеефа в прошлом году были ничего себе, – сказал он явно невпопад. – Я помню его игру на кафедре. Очень, очень ничего!

– В прошлом году – да, ничего. А в этом – ни к черту не годятся! – приходя в негодование от профессорских воспоминаний, отрезал Дулебин. – Абсолютно в этом году приемы не шлифует.

– Да я одни только гаммы и играю…

– Вот-вот! А Давид Федорович Ойстрах мне всегда советовал на пьесках сложности отрабатывать. На пьес-ках! Понимаете? Здесь вы маху дали! – радостно сообщил профессор Гольц.

– То, что вы получили пятерку на вступительных экзаменах и отлично сдали за первый курс, было давно и неправда. А сейчас… Прошло полтора года! Чем вы в последний месяц занимаетесь? Ваш вопрос – вот у нас уже где! – нежно чиркнул себя пальцем по горлу Силантий.

– Да. И вопрос этот поставлен не нами!

– Маний Мануйлович… – ласково зашипела Дафния-декан. – Вас же просили, вас же умоляли!

– Не затрудняйтесь, Дафния Львовна! Нами, не нами… Кого это, как теперь говорят, колышет? Главное, что вопрос поставлен. И он будет стоять, пока не будет разрешен: сдайте, грэжданин, скрипку, вас уже ждут в инструментарии. И заберите вещи из студенческого общежития. – Самый решительный, зам проректора по хозяйственной части рубанул ребром ладошки по столу.

– Да! Сдайте и заберите! Заберите и сдайте! – обрадовался точно найденной формуле профессор Гольц, но тут же под перекрестными взглядами декана и проректора затих.

– Ну тогда вопрос, кажется, исчерпан, и… – начал Силантий.

– Ну и сидите здесь со своим вопросом! – Я развернулся и, не прощаясь, вышел.

Уходя из деканата, за спиной я слышал: «Нет, действительно…», «Это ж надо…», «Провинциальное хамло», «Романчики вместо учебы крутит…», «Ах, оставьте, Бога ради, Маний Мануйлович! При чем тут романчики!..», «Нет, не скажите, Дафния Львовна, в романчиках вся суть!»

– Ой мороз, мороз… Не морозь меня… – покрыл собой все разговоры диковатый и необработанный, но глубоко душевный голос Нюры Выльницы…

Сразу в инструментарий я не пошел. Решил зайти к Ляле Нестреляй, в ее подпольный Комитет.

Но в Комитете борьбы с антисемитизмом никого не было. Зато рядом с дверью Комитета комсомольского стоял и дергал бровью доцент Ангелуша. Вдоволь на меня наглядевшись, доцент, видимо, решил свою хмурость отбросить и призывно заулыбался. А уж после поманил толстеньким, но очень изящным пальцем.