— У тебя есть другое имя? Тибетское имя?

— Дорже Самдап Ринпоче.

— Дорже Самдап Ринпоче? Когда меня привезли сюда, меня звали Лобсанг Шедаб Тенпи Донме. Сложно, да? Мне было десять лет. А сколько лет тебе, Самдап?

— Десять, господин.

Его сердце замерло. Возможно, все это все-таки было правдой. Возможно, он действительно умер в каком-то смысле, возможно, он на самом деле родился заново, но все еще оставался в прежнем теле.

— А кто другой ребенок, который пришел с тобой? Я слышал шаги второго ребенка.

— Он чужеземец, — ответил мальчик. — Его зовут Уил-Ям. Его дедушка — настоятель Дорже-Ла. Один из мужчин — его отец.

— Его отец большевик?

— Нет. Он их пленник. Он пришел сегодня вечером, чтобы спасти меня и Уил-Яма.

— Я понял. А кто эта женщина, с которой ты говорил?

— Ее зовут Чиндамани. Она была со мной в Дорже-Ла-Гомпа, где я раньше жил.

— Она была твоей служанкой?

— Нет, — ответил мальчик. — Она воплощение Тары в Дорже-Ла. Она мой самый близкий друг.

Он невидяще вытянул руку. У мальчика были длинные волосы, и кончики его пальцев покраснели, коснувшись их.

— Как ты думаешь, она поговорит со мной? — поинтересовался он.

Мальчик молчал. Затем раздался женский голос: он звучал совсем близко. Она стояла рядом с мальчиком.

— Да, — ответила она. — Что вы хотели мне сказать?

— Мне нужен ваш совет, — признался он.

— Мой совет? Или совет богини Тары?

— Помощь богини Тары, — ответил он. — Я хочу знать, что мне делать. Надо ли мне подписывать эти бумаги? Как будет правильнее?

Она ответила не сразу.

— Я полагаю, — сказала она наконец, — что богиня Тара посоветовала бы ничего не подписывать. Вы все еще Кхутукхту. Не этим людям решать, кто должен и кто не должен быть воплощением.

— Вы верите в то, что я воплощение?

— Нет, — ответила она.

— Но я ведь им был?

— Возможно, — ответила она. — До того, как родился ребенок.

— А что бы вы посоветовали мне сделать?

Она замолчала.

— Я не могу советовать. Я всего лишь женщина. Он пожал плечами.

— А я всего лишь мужчина. Вы сами это сказали. Посоветуйте мне, что делать. Как один человек другому.

Она долго размышляла. Когда же она наконец ответила, голос ее был вялым и подавленным, в нем чувствовалось поражение.

— Вы должны подписать бумаги. У вас нет выбора. Если вы не подпишете, они убьют вас. Мальчик уже у них. У них есть все, что им надо.

Он ничего не сказал. Она была права. Они убьют его, и что он от этого выиграет? Он повернулся к буряту.

— Вы еще здесь, За-Абугхай? — спросил он. Он имел в виду Замятина.

— Да. Я ожидаю вашего решения.

— Очень хорошо, — сказал он. — Дайте мне мою ручку. Я подпишу ваши бумаги. А потом вы можете уйти отсюда.

Кристоферу было интересно, когда же закончится весь этот кошмар. Они застрелили Церинга сразу после того, как вошли в юрту. А его и Чиндамани крепко связали и вывели наружу вместе с Уильямом и Самдапом. Они долго ждали, пока Замятин готовил своих людей к походу во дворец Кхутукхту. Кристоферу как-то удалось подойти к Уильяму достаточно близко, для того чтобы поговорить с ним, успокоить его, сказать, что его тяжелое испытание скоро подойдет к концу. Они отправились в путь примерно через час после того, как их схватили.

Он запомнил лабиринт кривых улочек и улиц, пахнущих отбросами и разложением; руки, державшие его, пихавшие его, направлявшие его куда-то; голоса, шепчущие и ноющие в темноте; и саму темноту, пытающуюся материализоваться, когда из нее выплывали какие-то лица.

Затем из-за облаков выскользнула луна, медная, пятнистая, повисшая в туманном небе, и узкие дорожки превратились в молчаливые, залитые серебром улицы, полные собак и неотчетливо видимых, закутанных в саваны тел недавно умерших. Над ними гордо устремлялись в небо башни храма Майдари сорокаметровой длины; в башне Астрологии горела одинокая лампа; шла подготовка к завтрашнему празднику.

Замятину и его людям не составило труда ворваться во дворец. Вход охраняла менее многочисленная стража, чем обычно, — половина охраны готовилась к празднику. Оставшиеся оказали слабое сопротивление, и уже через несколько минут революционеры окружили их.

Уильям сидел у него на коленях, как сидел много лет назад, когда был совсем маленьким, еще до того, как все это началось. Он рассказывал отцу детали своего путешествия в Дорже-Ла. Кристофер хотел, чтобы он говорил, таким образом сбрасывая с себя всю накопившуюся тяжесть. Он задумался, удастся ли Уильяму когда-нибудь полностью прийти в себя после всего, что выпало на его долю, — при условии, что им удастся выбраться отсюда и живыми вернуться в Англию.