— Однако я понимаю, почему так непросто складывается ваша жизнь с господином Забалуевым. Если вы и с ним так же остры на язычок, то ему стоит только посочувствовать.

— Обещаю не искушать, — Лиза торжественно подняла руку, как будто присягала. — И не обижайтесь, я сама не могу понять, почему мне удобно с вами. Мы так близко знакомы всего несколько дней, а кажется, словно прошла вечность. Вечность, которая прожита в согласии и любви. Странное ощущение, не правда ли?

— Н-не знаю, — пробормотал Репнин. — Я как-то не задумывался…

— Вы — и не задумывались? Полноте, князь, вы не производите впечатление человека, лишенного способности рассуждать здраво и вести себя благородно. В вашей жизни вообще все должно быть спокойно и размеренно.

— Увы, — покачал головой Репнин. — И я знал минуты сумасбродства. Да-да, не так давно я дрался на дуэли из-за женщины.

— Она, надеюсь, оценила вашу жертву?

— Да, и весьма своеобразно — отвергла меня.

— Вот как… — тихо произнесла Лиза. — Значит, у вас тоже разбито сердце. Именно поэтому вы понимаете меня, как никто другой. У нас с вами много общего.

— Даже постель, — попытался пошутить Репнин, но от смущения вышло особенно неловко.

— Ах, вот вы как заговорили?! — улыбнулась Лиза. — Похоже, вы желаете провести эту ночь в компании ямщиков?

— Ни в коем, случае! — притворно испугался Репнин. — Среди них очень редко встречаются прекрасные барышни.

— А женщина, из-за которой вы стрелялись, — вдруг с тоской спросила Лиза, — случайно, не…

— Это Анна, воспитанница старого барона Корфа, — кивнул Репнин.

— И вы все еще любите ее?

— Я не готов ответить на это категорическим «нет», но, честно говоря, в последние дни я даже не могу о ней думать. И не потому, что события развиваются столь стремительно, не оставляя для размышлений ни сил, ни времени, нет! Я не стремлюсь думать о ней.

— А я почти избавилась от мыслей о Владимире, — Лиза с теплотой посмотрела на Репнина и легла поверх одеяла на кровать. — Знаете, мне вдруг почудилось, что в какое-то мгновение вы были готовы меня поцеловать.

— Грязная почтовая станция — плохая декорация для начала нового романа.

— Вы романтик, Миша, — мечтательно сказала Лиза. — Это такая редкость… И я не намерена вас так просто отпускать от себя.

Сказав это, она зевнула и поудобнее устроилась на подушках.

— Спокойной ночи, князь.

— Благослови вас Господь, — прошептал Репнин, с благоговением наблюдая, как она погружается в сладкую дремоту.

Лиза уснула быстро — сказались недавние волнения. И впервые за все это время сон ее был глубоким и спокойным, словно чья-то уверенная рука ограждала ее от невзгод и грядущих опасностей. И, глядя, как она улыбается во сне, Репнин почувствовал такой прилив нежности, какой не испытывал с детства — счастливого и безоблачного…

Он разбудил Лизу одним осторожным прикосновением губ к ее прохладному, умиротворенному лбу.

— Что же вы остановились, Миша? — по-кошачьи потягиваясь, спросила она без тени смущения.

Ее голубые глаза в окружении бархатных длинных ресниц лучились, открывшись ему навстречу.

— Я сделал это, чтобы вернуть вас из царства грез, а не затем, чтобы пропасть там вместе с вами, — прошептал Репнин и добавил:

— К сожалению.

— В таком случае я бы предпочла не просыпаться, — улыбнулась Лиза.

— И позволили бы сторожу уехать?

— Ах, да, — грустно вздохнула Лиза, и мечтательное выражение исчезло с ее лица. — Нам пора?

Репнин кивнул и приложил палец к губам, давая знак, чтобы она и говорила, и двигалась, как можно, тише. Репнин еще раз выглянул в окно — сторож, отчаянно зевая и подергиваясь, впрягал свою лошадку в сани. Лошадка дышала глубоко, с паром и, недовольная ранней побудкой по холодку, трясла гривой. Наконец, сторож поправил хомут, закрепил его и, запахнув посильнее доху, устроился в санях. Поводья натянулись, лошадка взбила снег передними копытами, и сани сторожа благополучно выехали с подворья почтовой станции.

— За ним? — жестом показала Лиза.

— За ним, — чуть слышно вымолвил Репнин.

Спустившись вниз, он между делом узнал у полусонного смотрителя, что сторож направился в Глумов — верст двадцать по тракту, дальше к лесу направо, а уж там — совсем ничего.

По свежему после ночи снегу сани шли легко. Отдохнувшие лошади бежали весело и без напряжения. И Лизе почудилось, что это и не погоня совсем, а крещенское катание — с милым дружком под звон поддужных колокольцев.

Глумов мало чем отличался от любого другого уездного городка — с одной центральной улицей, вдоль которой расположились дома побогаче и разные важные здания: уездного собрания, аптеки, трактира да двух-трех мастерских и магазинов. Репнин старался держаться от саней забалуевского сторожа на отдалении, но в пределах видимости, и поэтому углядел, как тот, с ленцой проехав по главной дороге и миновав пожарную каланчу, свернул к погосту. Там он остановился у крайнего и весьма неказистого дома и, застолбив лошадку, поднялся по ступенькам крыльца.