Вот именно. Относительно спокойный период заключения кончился. Лурмельских узников разъединили. Пьянова, отца Димитрия и Юру Скобцова отправили в лагерь Компьень.

21 августа Даниил Скобцов приехал в форт Роменвиль с передачей для матери Марии. Передачу не приняли. Именно в это мгновение из ворот форта выехали три машины, битком набитые женщинами. Увидев своего бывшего мужа, мать Мария, сидевшая между двумя католическими монахинями, замахала ему. Оказалось, женщин тоже везли в Компьень.

Здесь она в последний раз повидалась с сыном. Вечером, когда из лагеря выпускали кухонных работников, Юра проскользнул через проволочную отраду, которая отделяла женскую половину лагеря от мужской. Они всю ночь просидели рядышком в бараке, шепча друг другу слова ободрения и надежды. Юра ушел в отличном настроении: мать всегда имела на него очень сильное влияние. Ну а она, чудилось, отдала все силы сыну, всю бодрость: долго стояла перед окном и плакала навзрыд, глядя туда, где исчез в предрассветном тумане силуэт сына.

После этого Юра смог переправить на рю Лурмель письмо: «Мои любимые и самые дорогие! Вы уже, наверное, знаете, что я виделся с мусенькой в ночь ее отъезда в Германию, она была в замечательном состоянии духа и сказала мне, что мы должны верить в ее выносливость и вообще не волноваться за нее».

Юра и Федор Пьянов были последними прихожанами отца Димитрия Клепинина. Юру он, кстати, рукоположил в священники еще в Компьене. Вскоре они все трое были отправлены в Бухенвальд.

25 января 1944 года они увиделись в последний раз. Потом Федор Пьянов вспоминал: «Утро было холодное. Был мороз, была пронизывающая мгла, лагерь весь освещен пронизывающими прожекторами. У решетки по другую сторону стояли отец Димитрий и Юра, в полосатых халатах, таких же куртках и брюках, в парусиновых ботинках на деревянной подошве, на стриженных под нуль головах — легкие береты. Отец Димитрий был обрит. Они оба были здоровы. Наскоро сообщили, что едут с транспортом в Дору, за сорок километров от Бухенвальда. При прощании оба просили меня их благословить, что я сделал, и, в свою очередь, я их попросил меня благословить. Они скрылись в холодной мгле».

Они скрылись в холодной мгле навсегда… Дора была местом, где оборудовали подземные заводы для изготовления ракет «Фау-2». Сказать, что условия там были ужасные, значило бы ничего не сказать. Из Доры в бухенвальдский крематорий ежедневно привозили от семидесяти до ста покойников. В течение двух недель отец Димитрий умер от плеврита, Юра — от заражения крови, вызванного общим фурункулезом.

Выжил только Федор Пьянов.

А что же мать Мария?

После встречи с Даниилом Скобцовым оказалось, что женщин повезли на станцию Компьень, но оттуда отправили на станцию Фюрстенберг. Это была маленькая станция, знаменитая лишь тем, что близ нее находился женский лагерь Равенсбрюк.

Трехдневный путь туда в запломбированных вагонах, без пищи и воды, способен был отбить надежды у самых оптимистично настроенных женщин. Понятно было, что таким образом могут везти только на смерть. Значит, надо было как-то попытаться выжить, и здесь мать Мария для многих оказалась поистине бесценной подругой по несчастью.

Она, истинно верующая, смиренно и проникновенно воспринимала страдания, на которые была обречена. Она чаяла воскресения из мертвых и не боялась смерти. Этому она учила других и жертвовала ради них своими личными удобствами, никогда не отчаиваясь, никогда ни на что не жалуясь.

В лагере переклички происходили ночью: всех будили в три часа, и надо было очень долго ждать под открытым небом, пока заключенные всех бараков не будут пересчитаны. Мать Мария воспринимала все это очень спокойно и говорила: «Ну вот, и еще один день проделан. И завтра повторим то же самое. А потом наступит один прекрасный день, когда всему этому будет конец».

Она никогда не делала различия между людьми, одинаково легко и прочно сходясь с пожилыми и молодыми, разных убеждений, разных верований, национальностей. Ее обожали все. Люди были отторгнуты от своих семей, но мать Мария взяла их под свое крыло и в какой-то мере заменяла им семьи.

Конечно, вся лагерная система была направлена на сознательное истребление человеческого достоинства. Но она оказалась бессильна против силы духа матери Марии.

Как-то раз перед началом переклички она прохаживалась между рядами заключенных, чтобы согреться. Заговорила с русской заключенной, но эсэсовка, увидев, что узница стоит не на своем месте да еще и разговаривает, хлестнула мать Марию по лицу ремнем. Мать Мария, не взглянув на нее, договорила начатую фразу по-русски.

— У меня было такое чувство, будто ее и нет передо мной, — рассказывала она потом.

Не покорность давала ей силу переносить страдания, а цельность и богатство ее внутреннего мира. Она была убеждена в призрачности зла:

— Зло вечное не может существовать! Высокие трубы крематория дымились непрерывно. Это неотступно напоминало о том, какой конец ждет всех заключенных.

— Только здесь, над самой трубой, клубы дыма мрачны, — говорила мать Мария, — а поднявшись ввысь, они превращаются в легкое облако, чтобы затем совсем развеяться в беспредельном пространстве. Так и души наши, оторвавшись от грешной земли, в легком неземном полете уходят в вечность для новой радостной жизни на очарованном берегу.