И тут у меня возникла блестящая догадка.

Его выращивают на огромных плантациях в Турции, где поденщики зарабатывают пятнадцать-двадцать центов в день. Потом снятый урожай тайно переправляют во Францию, где люди из Union Corse, то есть корсиканской мафии, тщательно очищают его в подпольных лабораториях. Потом его доставляют в Канаду, и здесь франкоканадцы покупают его оптом, расфасовывают и переправляют в Нью-Йорк, Филадельфию, Чикаго и Детройт.

Так, приехали…

Мне удалось-таки доплыть до того места, где нам следовало оставить моторку. Я привязал лодку к столбику, и мы с Арлеттой благополучно вернулись в ее квартирку. Когда мы вошли, за окном уже забрезжил рассвет. Арлетта жадно вскрыла пачку «Голуаза» и закурила. Я сел на кровать и, щелкнув замками, открыл «дипломат». Внутри лежали три жестяных тубы. Мне удалось вскрыть одну — в ней был насыпан белый порошок. Я послюнил кончик пальца, сунул его в белый порошок и полизал.

Так, ну приехали…

— Что там, Ивен?

Я завинтил крышку, положил тубу обратно в чемоданчик и молча уставился на «товар». Корсиканской мафии это явно не понравится, подумал я. Как и тем ребятам-посредникам, кому этот «товар» предназначался. Как и конечным потребителями, у которых рано или поздно начнется ломка со всеми ее неприглядными эмоциональными и физиологическими последствиями.

— Ивен!

— Это героин, — спокойно произнес я. — Тут килограмма три, наверное. Такого количества героина хватит, чтобы заторчало все западное полушарие.

Она обрушила на меня шквал вопросов. Ее интересовало, зачем это нам, и чье это, и что я намерен с этим делать. Я не знал, как ответить на последний вопрос, и у меня не было сил отвечать на прочие. Я тупо сидел с дипломатом на коленях, смотрел на тубы с героином и размышлял о конных полицейских, кубинцах, франкоканадцах и корсиканцах, гадая — правда, без особого интереса, — кто из них первым меня убьет.

Арлетта докурила, быстро разделась и забралась в кровать. Она была удивлена и, быть может, чуточку обижена, услышав, что я не хочу заниматься с ней любовью. Это было выше ее понимания. Я посидел рядышком с ней, пока она не заснула. А потом обнаружил в закромах Арлетты бутылку бренди и общался с ней, пока она не опустела.

Солнце встало. Началась привычная жара. Я обследовал все кухонные шкафчики, пока не нашел пыльную бутылку кулинарного хереса, который также выпил. Из семичасовых утренних новостей я узнал, что на территории «Экспо» обнаружен труп и полиция начала расследование загадочного убийства. В восемь часов сообщили, что де Голль выступил с яркой речью в Лионе, недвусмысленно высказавшись за предоставление Квебеку независимости. В половине девятого радиоприемник известил меня, что пресс-секретарь миссис Баттенберг опроверг слухи об отмене визита королевы на монреальскую выставку из-за возможных вылазок квебекских сепаратистов.

А к девяти часам утра отпечатки пальцев, снятые с обнаруженного около трупа пистолета, были идентифицированы как принадлежащие Ивену Майклу Таннеру, объявленному в розыск американцу, которому заочно предъявлены обвинения в похищении людей, терроризме и убийстве.

Я поглядел на тубы с героином и пожалел, что у меня нет шприца.

— Ты, надеюсь, понимаешь, что это верное самоубийство.

— Понимаю, — кивнул Эмиль.

— Самое настоящее самоубийство. У вас нет ни единого шанса.

— А я ни на что не рассчитываю. Я же не дурак, Ивен.

Вот в этом я позволил себе усомниться. Я взглянул на Эмиля, потом перевел взгляд на кровать, где спала Арлетта. Было уже около полудня, она все еще спала, и я ей страшно завидовал. Бессонница, решил я, скорее проклятье, чем благодать. Арлетте хотя бы на восемь из двадцати четырех часов удается избавлять себя от безумия человеческого существования. Боже, как же я ей завидовал!

Я снова бросил взгляд на Эмиля. Он сидел в компании своих боевиков: Жан и Жак Бертоны расположились от него по правую руку в позе готовых к прыжку львов, а по левую руку угрюмо нахохлился Клод. Сейчас он совсем не выглядит как безумный фанатик, подумал я. Более того, когда Клод начинал говорить, он производил впечатление вполне спокойного и рассудительного человека. Но это если отвлечься от смысла его слов.

— Я не боюсь смерти, Ивен.

— Речь не идет о твоем личном страхе смерти. Речь идет о движении…

— Для движения наша смерть важнее нашей жизни, — фраза звучала столь же великолепно на французском языке, как и на английском. — Движению требуются мученики, Ивен. Многими в этой стране Национальное Движение Квебека воспринимается как клоунада — увы, это так. Даже большинство сочувствующих считают нас сборищем чудаков и фанатиков не от мира сего. Разве нет?

— Все экстремистские движения производят такое впечатление, Эмиль…

— Но как же изменить общественное мнение?

Я не успел дать ответ на этот вопрос.