Шрифт:
Другого воздыхателя, вынашивавшего планы плотоядного преступления против Ее Высочества, постигла, если верить мемуаристам, еще более горькая участь.
Однажды во время бала в Тюильри он, подстрекаемый страстью или же двусмысленным поведением Евгении, забылся до такой степени, что, склонившись над «объектом своих вожделений», громко сказал:
— Я люблю тебя!
Императрица побледнела. В одну секунду она поняла, как легкомысленно было ее поведение. Она рисковала день ото дня подвергаться все большим дерзостям. Как с чисто галльским юмором пишет Пьер де Лано:
«Сегодня к ней публично обратились на „ты“ и удостоили объяснения в любви, а завтра ее начнут лапать…»
«Словно раненая лань», Евгения побежала к императору и рассказала ему об инциденте.
В тот же вечер виновный был отдан в руки полицейского Замбо, который убил его выстрелом в голову.
Но кокетство императрицы имело самые плачевные последствия не только для некоторых приближенных ко двору особ, но и для всей Франции. «Флирту» Евгении Вторая империя обязана самой неудачной и кровавой страницей своей истории: мексиканской кампанией.
Все началось в Биаррице. Императрица совершала прогулку в коляске «в венгерской шапочке, надвинутой на лоб, с зонтиком в руках». Какой-то молодой человек, стоящий на тротуаре, почтительно поприветствовал ее.
Он был красив, его лицо обрамляла борода, и в глазах тлел огонь. Евгения взглянула на него и с удивлением признала в нем друга своего отрочества, Хосе Идальго, мексиканца, с которым она танцевала когда-то в Испании. «Душа компании», как называл его месье Жан Дескола, стал дипломатом. Императрица пригласила его приехать на следующий день к ней поболтать. Хосе Идальго был обольстителем. Вскоре он стал завсегдатаем виллы «Евгения».
Затаив дыхание, увлеченная императрица впитывала его рассказы о Мексике, несчастной стране, оказавшейся с приходом к власти Хуареса повергнутой в анархию.
— Нужно выгнать этого сторожевого пса из Оахаки, — говорил Хосе Идальго, — возродить новую Испанию, спасти романскую расу и католицизм реставрацией монархии!
Евгения с волнением думала, что ее бывший кавалер по танцам обладает всеми необходимыми качествами, Чтобы стать новым Кортесом.
И тогда она решила помочь ему и заставить Наполеона III вмешаться во внутренние дела Мексики.
Евгения сыграла решающую роль во всей этой истории. Некоторые серьезные авторы, смущенные появлением женщины среди государственных деятелей и военного руководства, утверждают, что императрица не причастна к подготовке войны в Мексике. Позволю себе отослать их к достаточно надежному источнику: к самой императрице.
В 1904 году во время беседы с месье Морисом Палеологом, состоявшейся в гостинице Континенталь, расположенной напротив сада Тюильри, где еще бродили призраки прошлого, Евгения признала, что ответственность за кампанию целиком лежит на ней.
Месье Морис Палеолог извинился за то, что ему пришлось передать довольно резкое суждение генерала Пендезеца о военной экспедиции в Мексике.
«При упоминании об этом, — пишет посол, — императрицу передернуло, словно от удара электрическим Током. Ее глаза вспыхнули, и она твердым голосом сказала:
— Вы просите прощения… За что? Я не стыжусь мексиканской кампании, я оплакиваю ее. Мне не за что краснеть. Я готова поговорить об этом, ведь эта тема опутана несправедливыми суждениями и клеветой.
И она принялась доказывать мне, — продолжает месье Палеолог, — что авантюра в Мексике, истоки которой имеют столь дурную известность, была, наоборот, результатом возвышенных соображений, плодом высокой цивилизаторской политики.
— Уверяю вас, финансовые спекуляции, долговые обязательства, шахты в Соноре и Синалоа не играли никакой роли при подготовке этой кампании. Мы обо всем этом даже не думали. Только гораздо позже разные воротилы и мошенники решили извлечь пользу из сложившихся обстоятельств.
Затем она напомнила мне, что в 1846 году пленник крепости Ам, Луи-Наполеон, мечтал о создании в Центральной Америке латинского государства, которое ограничило бы амбиции Соединенных Штатов. Помыслы его были направлены на Никарагуа, откуда легко можно было провести канал через океан. Он быстро понял всю уместность французского вмешательства с дела Мексики, когда диктатура Хуареса привела к политическому накалу страстей, когда война за отделение стравливала давних соседей.
Когда императрица закончила свою речь, я спросил ее: