Я все время думаю об Оливере. Даже когда я со Стюартом. Мне иногда просто невыносимо, что Стюарт такой жизнерадостный. Неужели он не видит, о чем я думаю, о ком я думаю? Почему он не читает у меня в душе?

СТЮАРТ: Присядьте. Вам нравится Патси Клайн?

Бедняжка Патси, она умерла. А у вас, между прочим, все еще та сигарета за ухом. Выкурили бы.

Дотлевает в пепельнице моя сигарета.

Добрый старый Стюарт, на него можно положиться. Со Стюартом всегда знаешь, на каком ты свете. Он мирится со всем. И знай себе бредет своей дорогой. Он в упор ничего не видит. С ним все ясно. Какой уж он есть, такой есть.

Не задавай вопросов — и не услышишь лжи. Но и только. С минуты на минуту должен подъехать Оливер. Он думает, что мы, как старые добрые друзья, сейчас поедем в кино. Но Джилиан уехала навестить мать, так что Оливеру придется довольствоваться моим обществом. Я задам ему несколько вопросов, и он несколько раз мне солжет.

Перед ее уходом я сидел тут в наушниках и слушал запись Патси Клайн. Джилиан зашла попрощаться, поэтому я нажал кнопку «пауза» и поднял один наушник. Я спросил:

— Как поживает Оливер?

— Оливер? По-моему, ничего.

— Ты случайно не завела с ним интрижку? — спросил я безразличным тоном: мол, я, и чтобы беспокоился?

— Ты что? Нет, разумеется.

— А-а, ну и прекрасно.

Я опустил наушник, закрыл глаза, чтобы не видеть лица Джил, и приблизил губы к губам Патси. Я почувствовал, как Джил чмокнула меня на прощание в лоб, и кивнул в ответ.

Теперь посмотрим, что скажет он в свое оправдание.

ОЛИВЕР: Вы не могли не заметить, что мой друг Стюарт — человек не слишком культурный. Если вы спросите у него имя возлюбленной Пруста, он задумается на доброе пятилетие, устремит на вас свирепый взор самурая, решив, что вопрос с подвохом, и наконец, слегка надув губы, раздраженно ответит: «Мадлен. Кто же этого не знает».

Словом, я не ожидал услышать ничего похожего на, скажем, «Die Gezeichneten» Шрекера, [42] когда он с горящим взором мучителя детей отпер мне дверь, кивком пригласил войти и вопросительно указал лапой на проигрыватель. То ли он только что открыл для себя «Увертюру 1812 года» и собрался подпевать пушечной канонаде и фейерверку. То ли мы сейчас услышим «Энигма-вариации», [43] сопровождаемые чтением заготовленных ответов на самую несущественную загадку Музыки, а именно: кто там в которой вариации изображен? Да, и знаете, оказывается Дорабелла немного заикалась, отсюда в ее вариации такие запинки: хип-хип-хоп. Угощайтесь шоколадным мороженым, маэстро, а мне покажите, где тут можно сблевать, pronto. [44]

Он поставил мне эту песню. Она длилась, по-моему, три часа сорок семь минут, правда он утверждал, что меньше. Значит, вот что называется «музыка в стиле кантри», то есть деревенская? В таком случае я очень рад, что живу в городе. Она имеет только одно редкое достоинство, своего рода совершенство: она не поддается пародированию, но лишь по той простой причине, что сама же, по ходу исполнения, служит пародией на себя, точно газонокосилка, подбирающая все, что настригла. Тут нет места для старика с граблями и для юнца с издевкой. «Тру-ля-ля, папа, я снова одинока, тру-ля-ля…» Бесполезно и пытаться. Эти певцы все увешаны дешевыми стекляшками, а ведь стекляшки, как вы понимаете, — сами уже пародия на драгоценности, пародировать дешевые стекляшки невозможно. Ага, вот и хилый Уолтер, выжимающий хилую каденцию из своей хилой скрипочки. Ты еще им всем покажешь, старина Уолт, визг, сип, там-ти-там, папа, я снова одинока…

— Ну, как тебе кажется?

Как мне кажется? Почему он на меня так пристально, выжидательно смотрит? Надеюсь, он не ждет от меня музыкального анализа?

Пока я роюсь у себя в мозговых отвалах, ища хоть чего-нибудь, что не захватит самого Стюарта в невод моего презрения, он встает и округлыми движениями наполняет наши стаканы.

— Так что же ты скажешь, Оливер?

В последнее мгновение Муза Такта все же поддержала меня, и я сказал:

— По-моему, «тет-а-тет» и «человек» — не очень удачная рифма.

Этим я его как будто бы немного утихомирил.

Мой грубый бас на время совершенно вытеснил из головы то, что я намеревался сделать сразу по прибытии. Я протянул ему конверт. Сколько уроков английского как иностранного пришлось мне дать, чтобы возместить одну четверть суммы, которой ссудил меня Стюарт!

Но тут он неожиданно принял воинственный вид и, точно Альфред из «Травиаты», швырнул мешок с деньгами мне обратно.

— Тебе понадобится, налог уплатить, — сказал он. Я молчал. Почему, интересно, на меня со всех сторон стали наседать насчет наполнения муниципальной казны? — Налог по твоему второму месту жительства, — он выговорил эти уродливые канцелярские слова с выражением, которое народные массы назвали бы презрительным, — через улицу в доме № 55.