Шрифт:
Если в классе начиналась возня, бывало, таскал и за уши, но чаще дубасил веником пониже спины. Ничего, это на пользу – ученики и не такое дома видели, не обижались.
А Виктор Иванович вспоминал, как строго их, детдомовцев-блокадников, воспитывали.
А нынешние – лучше и не думать… Просто в пропасть все катится. Старухи говорят, к концу света идет. А что, и похоже: разгильдяйство кругом, никто работать не хочет – своими руками себе яму роют. А женщины?
Он их вообще за людей не считает. Ведь как он сперва старался дом создать, обжить. Нет. Только деньги дай, а сами… Попользоваться, обобрать – чужой карман на глаз давит. А то и засудят. А что – скольких и засудили!
Сына своего воспитывал как надо – настоящим походником. Придет армейское время, добрым словом его еще вспомнит. Но мать… Все неймется ей – все напортила. Балует. И вот он уже и по дискотекам, и мокасы ему подавай. Прибежит на пять минут, стрельнет десятку, и был таков. А как вычитывать его – обижается. Плачет. Никакой мужской твердости. Ну а как сын в плач, Виктор Иванович все ж пожалеет – даст. И что за поколенье вырисовывается?
Потому-то он их просто перестал замечать, а себе приказал сдерживаться. Всех не нажалеешься, да и жалостью ничего, ровным счетом ничего не добьешься. А нервные клетки не восстанавливаются! Это как приказ себя беречь. А он проживет долго – все почти время на велосипеде, и гантелями занимается, и холодный душ. Не пьет, не курит, читает «Аргументы и факты» и «Огонек». Состоял сперва членом старгородского общества «Зеленых», но плюнул на них. Как понял, что к нему не прислушиваются – ушел. Одолженья ни у кого не просим. Слишком умные. А так – болтология одна. Одна говорильня. И никто-то ему не нужен. Один домой пришел, картошечки отварил, и с килькой, и с квашеной капусткой! Милое дело! А женщин…
Сколько надо – летом наберет, а ходить на городские посиделки «Кому за тридцать» – вот уж срамота. Нет, всю жизнь сам, своими руками. Своими руками только счастье куется, ясно! И природа, природа, она только и лечит. Тишина. Костерок. Уха поспевает. И луна. Луна, знаете, какая в Старгороде – всем лунам – луна!
Он еще и потому ходит в походы, что всем там нужен. Он и палатку – вмиг, и костер – от одной спички. А эти москвичи да ленинградцы… Горе луковое, что с них взять… У него самого заочно институт культуры закончен, но он же не кичится.
А после похода благодарят – всегда благодарят. «Спасибо, Виктор Иванович, огромное спасибо – на всю жизнь запомним!» И запоминают ведь. Еще бы, какая кругом красота – природа истинно русская! С ней, с ней родимой, и сердце успокаивается.
За большую лысину его прозвали Плейшнером. Он знает. Он их знает. Что коллеги по школе – сплетники да лодыри, что бабы с турбазы – он их стороной. Ведь на пятьдесят лет ни один не поздравил. Хоть бы открыточкой. Могли б для проформы, но ни один. Это им не анонимки в почтовый ящик совать. Ну и ладно, как жил без них, так и проживет. А женщина эта жалостливая…
Скоро, скоро уже новый заезд, новые женщины. И тишина. Острова. Гладь речная. И уха. И костер. И гитара. Виктор Иванович по просьбе играет на ней русские романсы. И его слушают. И как еще слушают!
Он спустился по лестнице, снес на руках велосипед – пора было ехать на базу. Особых дел там не было – пересменок для него, но он каждый день приезжал, как на работу. Где что починит, где что подкрасит. А ведь платили, стыдно сказать, сорок рублей – полставки всего. Ну да ведь он не за деньги – не продается, как говорится, вдохновенье.
Он заглянул в почтовый ящик, так просто, по привычке – ничего хорошего он не ждал. Там лежал листочек от школьной тетрадки. Виктор Иванович вынул его – уже знал. Снова подкинули.
Всю зиму ему досаждали – то череп с костями, то матерщина, то угрозы квартиру поджечь. Гады, паршивцы, что он им такого сделал, сволочи. Но он сдерживался долго. Караулил даже. Потом не стерпел, пошел, нажаловался участковому. Так тот еще и высмеял – «Ведь это ребятишки!» Не ребятишки – уголовники! И его сын таким же растет, даром что отец лупит. Стрелку на запасных путях перевели – хорошо, обходчик заметил. Тогда много шуму было. Этот капитан, дармоед, их и спас – отмазал сынулю. Тоже – страж порядка, а в подъездах грязь, молодежь по ночам собирается, как еще только никого не изнасиловали?
И его – участкового – Виктор Иванович приказал с той минуты себе не замечать, а раньше обязательно здоровался.
Но листок оказался не совсем обычный. Виктор Иванович прочитал:
Письмо-счастье.
Это письмо приносит счастье. Подлинное письмо находится в Голландии. Теперь оно попало к Вам. С получением этого письма к Вам придет счастье и удача. Но с одним условием: письмо отправить дальше. Это не шутка. Счастье придет к Вам. Никаких денег за счастье не заплатить. Счастье не купишь. Отправьте это письмо тому, кто нуждается в счастье, кого Вы знаете. Не задерживайте с отправкой. Вам нужно отправить 20 писем за 106 часов (4 дня). Даже если Вы не верите в колдовство. Жизнь этого письма началась в 1842 году. Конан-Дойль, получив это письмо, поручил секретарю размножить его, и через 4 дня он выиграл миллион. Служащий получил письмо и выбросил его – и попал в катастрофу. Хрущеву подбросили письмо на дачу в 1964 году, он порвал его, и через два дня коллеги из Политбюро его свергли. Ни в коем случае не рвите его, отнеситесь к письму сердечно. Результат на четвертые сутки после отправления всех писем.
Текст не меняйте.
Вот такой листочек. На бумаге в клеточку. Написанный под копирку.
Он почему-то Виктора Ивановича даже позабавил. Жалко, не было соседей – он бы им показал. Ну да все это старухи, дуры поганые!
То все святые письма шли, а теперь вот – счастье. На блюдечке, значит.
Интересно получается. Даже бабки стали за счастьем гоняться. Да все б им забесплатно. Переписал двадцать раз – и получай миллион. Как Конан-Дойль. И все б им через чудо да в рай въехать… А чудес не бывает, нет – это он твердо знал. Все надо своими ручками заработать. Что потопаешь, то и полопаешь. Да!