— Ну, а если молодая девушка исчезнет?.. Ведь все может быть, ваше превосходительство!

— Мало ли что может быть! — сказал Ушаков. —

Все предвидеть нельзя.

Этих слов было достаточно для Шешковского, чтобы он знал уже, как действовать.

Шешковский сел в карету и отправился в дом Соболева, к Митьке Жемчугову.

Пропуск у него через рогатки, которыми тогда закрывались улицы на ночь, был беспрепятственный, и он легко добрался, куда ему было нужно.

Шешковский вообще очень редко бывал у Жемчугова, а если и бывал, то переодетым так, что его нельзя было узнать, и потому его появление теперь, да еще поздно вечером, почти ночью, после того как Митька долгое время сидел у него в канцелярии, вызвало у Жемчугова серьезное беспокойство.

— Соболев спит? — спросил Шешковский, входя.

— Да. Он только что рассказал мне все, что с ним было, и опять, кажется, заснул. А у тебя есть что-нибудь важное?

— Да то, что следовало ожидать: Бирон только что вызывал генерала к себе и приказал отпущенного от допроса человека во что бы то ни стало найти, а молодую девушку завтра же доставить к доктору Роджиери, этому итальянцу, который недавно появился у нас.

— Значит, девушка-то имеет соотношение и к итальянцу! Это надо заметить… Ну, как же теперь быть?.. Даны генералом прямые указания?..

— Нет, тут надо что называется «понимать масть». Впрочем, в отношении девушки ясно сказано, что с нею «все может быть»…

— Так!.. Но постой: ведь надо выяснить, что, собственно, должно случиться с нею, чтобы это было в интересах…

— Справедливости! — коротко сказал Шешковский.

— Ну, вот в интересах справедливости желательно ли, чтобы она попала снова в такие условия, при которых герцог имел бы к ней доступ?

— Разумеется, ибо только на этом государыня может убедиться, какова его преданность!

— А для того, чтобы она могла убедиться в этом, надо сделать так, чтобы доступ Бирона к девушке происходил под нашим наблюдением.

— Конечно, для него тайным.

— Не только для него, но и для всех других. Теперь, если отвезти девушку к доктору Роджиери, то этот итальянец сумеет или совершенно укрыть ее от нашего наблюдения, или, во всяком случае, сделать его затруднительным.

— А потому молодую девушку надо обставить так, чтобы герцог мог видеть ее, но чтобы она не была у доктора Роджиери. Это — первая задача. Теперь относительно Соболева.

— Ну, с этим легче! Он оказался находчивее, чем можно было ожидать: сумасшедшим он прикинулся. Словом, с ним будет легко…

— Нет, именно с ним дело гораздо сложнее, — возразил Шешковский. — Велено найти человека…

— Ну, что же, разве нельзя найти человека помимо Соболева? Ведь сам же ты…

— Да в том-то и беда, что картавый немец знает Соболева в лицо!..

— Да, мы с тобой, кажется, так запутались, что никто и распутать не сможет!

— Видишь ли, — ответил Шешковский, — я думаю, что нам никого и не нужно, авось, сами справимся! Ну, в крайнем случае генерал укажет!

— Мне кажется, что все-таки придется на некоторое время скрыть из Петербурга девушку так, чтобы ее никто не мог достать, а в это время постараться удалить итальянца Роджиери и, когда его здесь не будет, вернуть девушку опять, выказав таким образом преданность пред герцогом Бироном, и тогда он сам пойдет в ловушку.

— Так что во всяком случае первое, что придется сделать, — скрыть девицу?

— Безусловно.

— Но куда ты скроешь ее? — спросил Шешковский.

— Еще не знаю, но чувствую, что что-то тут можно сделать.

— Хорошо! А я чувствую, что могу взять на себя Соболева.

— И тоже спрятать его?

— Да, вообще уладить все в отношении его!

— Ну, хорошо! Так и разделимся: я возьму на себя молодую девушку, — решил Жемчугов, — кстати, мне у пани Ставрошевской и орудовать легче; а ты займись

Соболевым. Но только надо действовать, не теряя времени! Ведь у нас всего только ночь в нашем распоряжении, а завтра к утру все должно быть сделано!..

— Тогда ты отправишься сейчас к Ставрошевской, но для того тебе надо будет поднять весь дом у нее.

— Не бойся! У меня есть помощник!

— Помощник?..

— А вот сейчас узнаем, тут ли он! — и Жемчугов, взяв свечку, пошел к себе в комнату, сказав Шешковскому, чтобы он оставался у двери и не выходил.

Как только комната Митьки осветилась, в оконное стекло зашуршал песок, в первый раз осторожно, а затем резко, очевидно, брошенный во второй раз в нетерпеливой досаде.

— Ага! Ты здесь! — проговорил Жемчугов, подошел к окну, поднял его и, высунув голову в сад, сказал: — Грунь!