— Но что же мы будем делать с нею? — спросил Жемчугов, показав головой на молодую девушку. — Все-таки необходимо на время увезти ее из Петербурга! Нужно только знать, как далеко распространяется сила доктора Роджиери или подобных ему?

— Для того, чтобы они могли воздействовать, им необходимо более или менее точно знать, где находится тот или та, кому они приказывают. Они должны как бы мысленно перенестись сами в то место, а так вообще в пространство они влиять не могут.

— Тогда все превосходно! — воскликнул Жемчугов. — Я могу увезти эту девушку в такое место, что никто не найдет.

— Я тоже поеду с нею! — решительно произнесла Ставрошевская.

— Для вас это будет слишком опасно, потому что окажется слишком явным, что вы действуете наперекор приказанию герцога. Напротив, вам нужно держаться в этой истории так, как будто вы совсем ни при чем, тем более, что через несколько времени спасенная вами больная опять вернется к вам!

— Да, вы, пожалуй, правы! — согласилась пани Мария. — Но куда вы отправите ее?

— В Петергофе у князя Шагалова есть дача. Я думаю, там будет до поры до времени вполне безопасно.

— Но ведь нельзя же отправить ее туда одну!

— Дайте ей Груньку с собой.

— Это все равно, что она поселится одна, и тогда, конечно, всякий обратит на нее внимание.

— Вам не жаль будет ста целковых?.. — спросила вдруг Грунька.

— Ста целковых? Ну, положим, мы найдем их… А зачем они тебе? — проговорил Жемчугов.

— За сто рублей, — пояснила Грунька, — наша барышня Убрусова не только в Петергоф, а куда угодно поедет и с кем угодно, хоть с самим сатаной… Уж очень они до денег охочи!..

— А ведь она права! — согласился Жемчугов. — Это — самая лучшая комбинация!

— Сейчас мы договоримся окончательно, — сказала Ставрошевская, — а пока я только спущусь вниз и узнаю, что там такое.

Внизу уже успели внести раненого, и пани Мария спустилась туда как раз вовремя.

Лишние люди уже ушли; возле раненого хлопотали дворецкий и повар Авенир, и там же был бироновский немец Иоганн, которого Ставрошевская знала в лицо, потому что, кажется, знала в лицо всех, кто жил в Петербурге.

— Я и мой знакомый, доктор Роджиери, — пояснил он, — шли мимо вашего дома, возвращаясь из гостей, где слишком долго засиделись, и вдруг доктор совершенно неожиданно и как будто без всякой причины подвергся нападению сзади и был ранен кинжалом! Вот все, что я знаю. Он, кажется, истекает кровью, а потому я решился просить вашего гостеприимства, чтобы оказать первую помощь раненому.

— Вы послали за доктором?

— Я сейчас сам хотел отправиться за ним.

— Хорошо, идите; а пока я обмою рану и сделаю перевязку, потому что в этом деле я понимаю немного! — проговорила пани Мария и быстрыми, легкими шагами побежала наверх за бинтами, тряпочками для корпии и вообще за всем, что нужно для перевязки.

На ходу она бросила Жемчугову:

— Роджиери ранен и, по-видимому, опасно! С ним бироновский Иоганн; он поехал за доктором. Поистине мой дом обращается в лазарет!

— Если Роджиери ранен, — решил Жемчугов, — то мы, во всяком случае, выигрываем время и можем обождать до утра, так как завтра утром итальянец будет находиться с мадемуазель Эрминией под одной кровлей, и, значит, отвозить ее к нему будет некуда. Я могу удалиться?

Ставрошевская кивнула ему головой и сказала:

— До свиданья! До завтра!..

Грунька проводила Митьку до дверей, и он пробрался, как ни в чем не бывало, закоулками в соболевский дом.

Там Шешковский, привыкший за своим делом не спать по ночам, и хорошо выспавшийся в течение дня Иван Иванович сидели и разговаривали.

Митька пролез к себе в комнату через окно и, когда вышел в столовую к Соболеву с Шешковским, то последний обратился к нему и заговорил совсем усталым голосом:

— Представь себе, не могу я уговорить этого человека, чтобы он скрылся из Петербурга! Уперся и ни с места!.. Какие резоны я ему не представляю, у него на все есть ответ!

— Да это потому, что ты, вероятно, не затронул главного, что удерживает его здесь! — сказал Митька и обернулся к Соболеву. — Послушай, Иван Иванович, желаешь ты отвезти на своей тройке завтра спозаранку в Петергоф мадемуазель Эрминию?

Соболев, как будто чувствуя, что Митька говорит нечто для него интересное, несколько более оживленно спросил:

— Какую мадемуазель Эрминию?

— Ту самую… которая девица… Ее зовут Эрминией.

— Ее зовут Эрминией? — воскликнул Соболев. — И я могу отвезти ее в Петергоф на своей тройке?