— Не потечешь, отличного качества товар, можешь обрыдаться и облизать кого угодно — следов не останется!

— Где ты это взяла?

— Ну, я же успела в парикмахерский салон перед похоронами!

— Разве что губы, — неуверенно всмотрелась в свое измученное лицо в зеркале Далила.

Сергей Ковалев расставлял в уютной комнате для гостей принесенные Мурашом розы.

Волков полулежал на длинном диване, перебирая струны гитары.

Дверь открылась. Первой вошла Ева, медленно стаскивая с головы теплый черный шарф. Мураш застыл со штопором в руке, Волков приподнялся, открыв рот.

— Вот это класс! — сказал Ковалев.

Голова Евы была выбрита, только на самой макушке топорщилась двухцветным невысоким ежиком симметричная пятиконечная звезда, одним лучом опускаясь ко лбу. Глаза Ева подвела очень сильно, растягивая темно-синюю окантовку к вискам, с висков свешивались два крошечных колокольчика на тонких цепочках. Она медленно, не дождавшись помощи от остолбеневших мужчин, сняла длинную меховую куртку и оказалась в черном облегающем платье.

Опомнившийся Мураш успел подхватить куртку Далилы. Далила была в белом. Матово темнели в золотой крупной цепи на груди огромные жемчужины, путаясь в тяжелых желтых волосах.

— Ну что, мальчики, обещали еду и песни! — Ева прошла к столу и выбрала место подальше от Волкова.

— Кто это тебя так… деноминировал? Поминать будем? — Ковалев поднял бутылку. Волков закрыл ладонью свою рюмку.

— Только без тостов, — попросила Далила, выпила темное густое вино и залилась слезами.

— Ну, ты уж совсем. — Мураш заволновался. — Я розы купил, смотри какие! Угодил?

Далила отворачивалась, вытирая лицо.

— Он купил бинокль, мы смотрели в него на этот дворец. Ты сидела с мальчиком на балконе, это было вот только что! — сказала она.

Ева стиснула зубы и показала Ковалеву налить ей еще.

— Отличные розы! — похвалила она Мураша, оторвав розовый лепесток и съев его. — Далила, будешь?

— Что? Нет. Он радовался как ребенок, когда тебя нашел. Знаешь, что я заметила? Старики, они становятся чересчур эгоистичны в своих желаниях. — Далила моментально захмелела, плакать перестала. — Этот их эгоизм, он такой странный, он раздражает. А у детей — нет. Тебя это не удивляет?

— Нет, — уверенно сказала Ева, обдирая вторую розу и закрывая от удовольствия глаза.

— Да смерть — это вообще не грустно. Это как необходимость! — Ковалев налегал на еду, Мураш заинтересованно смотрел, как от роз остаются култышки пестиков с анемичными тычинками по краям.

Волков не ел и не пил, он тихо перебирал струны, глядя не отрываясь на Еву.

— Волков, ты прикуси чего-нибудь, неудобно! — Ковалев толкнул его, Волков тут же покорно потянулся к тарелке с бутербродами.

— Ты съела три розы! — не выдержал Мураш.

— Я говорила, что очень их люблю! Кстати, попробуй, после вина — то, что надо! Царство ему небесное, Казимиру-страннику. Хватит реветь! — прикрикнула Ева на Далилу. — Лучше спой. У нее голос тягучий, как теплый мед, — объяснила она.

— Я не могу петь, когда плачу, я лучше буду есть.

— Пусть Ковалев споет, он у нас знаток сентиментального романса, — предложил Волков, протягивая гитару.

— Да, вот эту: «Большою мухой золотой нас заманила смерть с тобой…» — Мураш мечтательно пропел, дирижируя себе вилкой.

— Не надо про смерть! — попробовала возразить Далила с набитым ртом.

— У него все про смерть. Но очень красиво.

— «Под лунною льдинкой», — категорично заявил Волков.

— Да, не надо про смерть, давайте про льдинку. — Ева поудобней устроилась в кресле, она согрелась и расслабилась.

— Под лунною льдинкой, — проговорил Ковалев, не трогая струны, — нет женщины краше. Брюнетка? Блондинка? Моя или наша? — После секундной паузы он быстро и профессионально тронул струны и запел красивым высоким голосом:

— На звездной цепочке мгновенной любви меня за собой в черноту уведи!

— Это грустный романс, — попробовала протестовать Далила.

— Я так осторожен, почти что безгрешен! Погон запорошен и взгляд безнадежен. В колючей метели глаза, как угли. Исходом смертельным опять обмани! — Ковалев пел, глядя на Еву. — Я в пулю последнюю больше не верю. Я там, где стоят за простреленной дверью. — Теперь он резко отстукивал ритм ногой. — С клеймом на свободу, менты-сыскари! Смертельным исходом меня одари!

— Боже, какие страдания! — вздохнула после затянувшейся паузы Далила. — Мужчина, выпрашивающий смерть у женщины, — это очень нездоровое поведение.

— Только не надо анализировать! — возмутился Мураш. — Я не люблю, когда мне объясняют песни!

— Мальчики, — сказала шепотом захмелевшая Ева, — откуда этот невыносимый романтизм? Почему в органах самые отъявленные циники и самые сопливые романтики рядом? Далила, давай мою любимую! — приказала она и стукнула по столу кулаком.

— А какая это — твоя любимая? — заинтересованно спросила Далила, принимая у Ковалева гитару.