— Ах, черт! — спохватился Крутов, вспомнив, что хотел отобрать у мотохулиганов средства на ремонт автомобиля Селивана Федотовича. Но тот, поняв, о чем идет речь, замахал руками и перекрестился:

— Упаси меня Господь брать у этих варнаков мзду, чай, не скудаюсь

, сам управлюсь с ремонтом. А тебе, паря, спасибо за помощь, очень нам понравилось, как ты прилобанил этого пузатого бардадыма. Может, в гости зайдешь? Моя хата скраю, старуха стол накроет.

— Благодарю за предложение, отец, но пора и мне ехать домой. Желаю здоровья всем.

Крутов сел в машину и выехал из деревни. Из оврага справа поднимались в небо клубы дыма, там горели мотоциклы байкеров, но Егор не стал останавливаться. К этому моторизованному племени пофигистов он жалости не испытывал.

ДЕРЕВНЯ КОВАЛИ

КРУТОВ

Шел седьмой час вечера, когда Крутов свернул со Смоленской трассы, проехал Летошники, Гостиловку, пересек железнодорожные пути и остановил машину на площади у Жуковского вокзала. Не потому, что захотел полюбоваться архитектурными красотами райцентра, а потому, что ему пришлось остановиться: Жуковка встретила его странной молчаливой демонстрацией, в которой участвовало по меньшей мере пятьсот человек.

Процессия, ведомая седым мужчиной с траурным крепом на рукаве пиджака, медленно двигалась по дороге, собирая любопытных ребятишек и женщин. Пара милиционеров наблюдала за ней издали, но регулировать движение не пыталась. На лицах молодых ребят было написано молчаливое сочувствие и понимание.

Крутов выбрался из кабины, подошел к негустой толпе у вокзала, наблюдавшей за процессией, и тихо обратился к пожилой женщине со скорбными глазами:

— Что случилось, мать? Что за шествие?

Женщина не ответила, словно не услышала вопроса, зато ее соседка, старуха лет семидесяти, осенявшая себя торопливыми крестами, обернулась к майору:

— Второй раз идут, мил человек. Первый в мае прошли, когда девочку-восьмиклассницу подружки убили.

— Так это похороны?

— Какие похороны — «черный марш», как говорят, против… этой… разгульности… преступленности…

— Разгула преступности? — догадался Крутов.

— Ее, ее, — закивала старуха, снова начиная креститься.

Крутов продолжил расспросы и в результате узнал, что причиной марша стало убийство девятнадцатилетнего парня, приехавшего к родителям после окончания первого курса Брянского машиностроительного института.

Евгений Сергачев отмечал с друзьями успешную сдачу сессии возле Жуковского дома отдыха, на берегу Десны, когда к ним подошли четверо накачанных парней с бейсбольными битами. Завязалась ссора, драка.

«Спортсмены» похитили Сергачева и увезли с собой. Мучили, истязали его пять дней, пока не забили до смерти. Ни за что, из спортивного интереса.

Труп аккуратно закопали.

Убийц удалось поймать: четверых молодых парней, неплохих кстати спортсменовфутболистов, в возрасте от восемнадцати до двадцати лет, и молодую женщину, оказавшуюся вожаком банды. В свои двадцать два года она была матерью троих детей и оказалась жестокой садисткой, по сути добившей Сергачева. Как потом показало следствие, на счету банды числилось еще два убийства и разбойные нападения на отдыхавших ветеранов в домах отдыха Брянской области.

Процессия свернула к центральному проспекту Жуковки, собираясь провести митинг у здания местного отделения внутренних дел. Крутов задумчиво глядел ей вслед и душу раздирали противоречивые чувства. С одной стороны он был рад возвращению, с другой — огорчен и расстроен таким совпадением, встречей с траурной процессией, с третьей — вдруг понял, что возвращается вовсе не домой, не в страну детства, а в другую страну, совершенно не похожую на прекрасные картины детства, живущие в памяти.

Семнадцать лет назад, когда он уезжал из Ковалей и из Жуковки, людей ради спортивного интереса не убивали.

Так с растрепанными чувствами, удивляясь своей сентиментальности, Крутов и выехал из райцентра, решив не заезжать к дядьке Ивану, который жил недалеко от железной дороги. Остро захотелось поскорей увидеть родные места, вдохнуть полузабытый запах родины и вспомнить молодость, что тоже в общем-то не было свойственно полковнику безопасности в расцвете сил, обладающему трезвым взглядом на жизнь и накопившему кое-какой жизненный опыт.

Пятнадцать километров от Жуковки до Фошни Крутов преодолел за двадцать минут, а вот оставшиеся три до Ковалей ехал со щемящим чувством узнавания и ожидания. Знаком был каждый куст, каждое дерево, каждый поворот дороги. За мостом через Березну он и вовсе остановился, разглядывая уходящее вправо болотце, где он когда-то собирал малину. В памяти всплыли строки Некрасова:

И вот они опять, знакомые места, Где жизнь отцов моих, бесплодна и пуста, Текла среди пиров, бессмысленного чванства, Разврата грязного и мелкого тиранства…