– Настрого? – с улыбкой спросил Иевлев. – Так и писать?

– Пиши: велел настрого, – не отвечая на улыбку Сильвестра Петровича, повторил Рябов. – А то гордая она у меня... Поехать-то поедет, да только одна, а как ей – незнатной, да со старухой бабинькой? Многотрудно будет...

Сильвестр Петрович взял ножик чинить перо; не глядя на лоцмана, попросил:

– Ты об этом давешнем, Иван Савватеевич, не думай более. Мало ли... Были они добрыми подружками, такими и до веку доживут...

Рябов усмехнулся, вздохнул, ничего не ответил.

Белой ночью, восьмого июня, Сильвестр Петрович с Рябовым в верейке подплыли к пологому болотистому берегу Заячьего острова. Здесь на сваях уже была выстроена пристань, у которой лепились барки, груженные землею, привезенной издалека водным путем. От пристани тянулись дощатые дорожки, по ним чередою работный народ толкал скрипучие тачки.

Зудело окаянное комарье.

Носаки с зелеными от болезней, недоедания, сырости лицами таскали песок, грунт, битый камень – в рогожах, в заплечных рогатых ящиках, в мешках, в подолах замшелых рубах. Костистые мужики, те, что здесь почитались здоровяками, взобравшись на помост, вручную били сваи. Тысячи народу заваливали проклятое болото битым камнем, хворостом, сыпали песок, катали бревна. С жадным чавканьем трясина поглощала все, что доставляли барки, тачки, люди...

Однообразно, ровно жужжали пилы. Дружно, вперебор били кузнечные молоты. То и дело слышалась ругань артельщиков, смотрителей, надзирателей, грубые окрики солдат-караульщиков.

К Сильвестру Петровичу подошел Егор Резен, весь изжаленный комарьем, пожаловался, что больно тяжело трудиться.

– Видать, нелегко! – согласился Иевлев.

– Помирают многие. Пища плохая, очень болеют животами. Тут один лекарь, собачий сын, продает целебное вино, настоенное на хвое, да дорого, не подступиться: четыре рубля ведро. Цынга людей бьет...

– Да, бьет! – согласился Иевлев. – Здесь цынга, в море Нуммерс. Не уходит, встал на якоря и стоит. Пушек немало у него. Не хочет, чтобы мы вышли в море. Языка взяли, спросили, язык-швед передал слова господина вице-адмирала Нуммерса. Господин фон Нуммерс объявил своим матросам, что русским никогда в море не бывать. «Пусть подыхают в своих степях!» – так он выразился, шведский вице-адмирал... Ну, а нам без моря не жить, вот как, Егорушка!

И Сильвестр Петрович ласково положил руку на плечо Резену. Тот согласился:

– Не жить!

И спросил:

– Генерал Кронгиорт с реки Сестры не ушел?

– И генерал Кронгиорт не ушел, – ответил Сильвестр Петрович. – Не уйдут они сами, Егор. Их еще гнать надобно. Вот дело доброе господин фельдмаршал Шереметев сделал: прогнал воров из Яма и Копорья, – славная победа оружия нашего. А Кронгиорт держится. Да еще прозевали тут – дурачье! – налетел конными рейтарами на нашу заставу в Лахте, порубил всех смертно...

Покуда беседовали, небо совсем заалело. Багряное огромное круглое солнце показалось над красавицей Невой, свободно и вольно катящей свои воды меж пустынных, болотистых берегов, на которых редко-редко виднелся дымок от человеческого жилья. Барабаны ударили смену, люди пошли по шалашам – будить спящих, ложиться на еще теплую, гнилую, сырую солому.

Когда садились в верейку, Рябов спросил:

– Имя как будет сей крепости, Сильвестр Петрович?

– Будто бы во имя Петра и Павла, – ответил Иевлев. – Петропавловская, будто, крепость. Слышал, что так. Поживем – увидим...

Рябов сильно навалился на весла, верейка ходко скользнула по спокойной реке, кормщик спросил:

– А что, Сильвестр Петрович, ежели нам сейчас поглядеть себе место – строиться. Вот – на Васильевском острову. И лес есть, и зверя в лесу не считано, и вроде посуше можно чего отыскать...

Разбудил Ванятку, кинули в верейку топор, лопату, нож от зверя и поплыли к Васильевскому. Солнце стояло уже высоко, остров был тих, только птицы перекликались в молодой березовой листве.

Долго искали место посуше, чтобы выйти на берег, нашли; проголодавшись, поели сухарика, запили невской вкусной водой.

– Чего мы сюда заехали-то, тять? – спросил Ванятка.

– Избу строить надобно! – ответил Рябов. – Жить здесь станем. А поблизости Сильвестр Петровича хоромы возведутся с прошествием времени.

– Избу! Тоже! – разочарованно произнес Ванятка. – Кто же в лесу-то строится? Возвернулись бы, тять, в Архангельск, городище, и-и! И Гостиный двор, и пристани, и другой двор, а тут чего?

Рябов усмехнулся, сказал коротко:

– Не моя, брат, воля!

И поставил топором зарубку на старой сосне. Сильвестр Петрович отошел шагов на полсотню и тоже ударил топором – раз и другой...