Но было уже поздно. Хаврон поймал ее за крылышко и, как дохлую стрекозу, поднял к лампе.

– Ну что, трещотка? Запугивала меня? В ерш для унитаза хотела превратить? А? – поинтересовался он хмуро.

– Ты меня не так понял!.. Это было творческое сравнение!.. Отпусти меня немедленно! Ты сломаешь мне крыло! – закричала фея.

Хаврон усмехнулся и разжал пальцы.

– А-а-а! Ну не так же резко! – пискнула Трехдюймовочка, едва уберегаясь от чувствительного падения на стол.

– Так и быть! Выдавать тебя я не стану! – великодушно сказал Хаврон. – Учитывая, что ты занимаешь не слишком много места, могу предложить тебе часть своего жизненного пространства. Только учти, я человек исключительно корыстный. Просто так кров я никому предоставлять не намерен. Ты будешь готовить. И вот еще. Как насчет генеральной уборки?

– Еще чего! Стану я убираться в твоем хлеву! – возмутилась Трехдюймовочка.

Эдя удрученно развел руками.

– Не хочешь – как хочешь! Принуждать я никого не буду. Вольному, как говорится, воля. Где тут был телефон?

– Зачем это?

– Я позвоню своему приятелю из газеты «Желтый Бульвар» и попрошу его опубликовать заметку о беглой фее. Окажу ему услугу: они там вечно сидят без материалов и печатают всякую чушь про инопланетян и женщин с двумя головами. Живой феей они наверняка заинтересуются.

– Ты негодяй! Ты этого не сделаешь! Аналитический отдел на Лысой Горе просматривает всю лопухоидную прессу! – вскакивая, воскликнула фея.

Эдя ухмыльнулся. Он ощущал себя хозяином положения.

– Возможно, что я и не позвоню, – великодушно сказал он. – Но только если ты немедленно возьмешься за уборку, а прежде соорудишь мне что-нибудь на обед. Тебе предстоит пофантазировать, что можно приготовить из двух банок кильки и одной луковицы, чтобы было вкусно… Банки, так и быть, я открою сам и даже выдам наперсток, чтобы набирать воду!

Трехдюймовочка метнула в него испепеляющий взгляд.

– Когда-нибудь я посчитаюсь с тобой, наглый тип! Ты тридцать раз пожалеешь, что так поступил со мной!.. Где твоя чертова луковица?

Десятью минутами позже Эдя сидел в кухне и, искренне блаженствуя, наблюдал, как фея наперстком таскает воду в большую кастрюлю.

Внезапно звонок в прихожей робко, почти виновато тренькнул.

– Кого это еще оса ужалила? – пробурчал Хаврон, с тревогой думая о Феликсе.

Не ожидая от звонка в дверь ничего хорошего, Эдя на всякий случай захватил топорик для разделки мяса и потащился открывать.

В дверях стоял Андрей Рихардович Моржуев, ведущий «Пророка». За его спиной, то и дело поднимаясь на цыпочки, маячил красногубый церберенок.

– Утро доброе! Утро свежее! А вы, я вижу, кулинар. Мяско готовите? – сказал Моржуев, с тревогой косясь на разделочный топорик.

– Не совсем. Жду, пока мясо само ко мне придет! – уточнил Хаврон.

Топорик он все же спрятал за спину и в награду немедленно получил для рукопожатия вельможную длань. Ладонь у Моржуева была сухая и деловитая. Вероятно, единственная упражняемая часть тела, не считая языка.

Церберенок, подражая шефу, сунул Эде для щупанья свою влажную ладошку.

– Не обижайся за вчерашнее, друг! К нам много психов ходит! И все такие пра-а-ативные, я прям даже не знаю! Можешь называть меня просто Максик! – сказал он.

– Сгинь, Максик, пока я тебя не придушил! – буркнул Эдя, вспоминая часы, проведенные в милиции.

Красногубый Максик вспыхнул. Он, похоже, легко переходил от показного дружелюбия к писклявому гневу.

– Вы позволите пройти? А то на пороге как-то неудобно… – спросил Моржуев, одаривая Хаврона экранной улыбкой, великодушно раскочегаренной ныне для одного зрителя.

Эдя задумался. Он принадлежал не к тем восторженным людям, что способны испытывать длительное благоговение перед кем бы то ни было. Благоговение же перед Моржуевым улетучилось у него еще в «Стаканкино», когда он разглядывал пуфики у него в кабинете. Все же это был шанс. Хаврон отодвинулся, загораживая спиной проход в кухню, где хозяйничала фея.

Моржуев и церберенок проследовали в комнату. Хаврон зашел за ними и торопливо закрыл дверь, надеясь, что у Трехдюймовочки хватит ума не высовываться.

– О-у, тут очень мило! Небольшое такое сугубо мужское жилище вдали от шумного центра! Очень, очень мило! – протянул Моржуев, брезгливо озирая захламленную комнату и столик, на котором Зозо, уезжая в санаторий, разбросала какие-то ненужные ей ватки, бальзамы и духи.

Эдя промолчал, ожидая ответа на вопрос, с какой младенческой радости Моржуев притащился в его сугубо мужское жилище?

– Вы не смотрели вчерашний выпуск «Пророка»? – спросил Андрей Рихардович, переглядываясь с церберенком.